Изъян в сказке: бродяжка

Коновалова Екатерина Сергеевна

— Нельзя женщине без мужского наставления, — возразил ей святейший отец. — Да, Анна тщеславна и глупа, но будь у неё твёрдый отец и решительный супруг, с ней не произошло бы беды, — он замолчал ненадолго, а потом продолжил: — Вот и вы, дитя моё, утратив своего друга, могли бы попасть в большую беду.

Мэгг показалось забавным то, как он почти напрашивался на похвалу и благодарность, но она поспешила сказать:

— Вы спасли меня, отец Гай! — В конце концов, это была чистая правда.

— Да, — согласился

он. — Боюсь, не приди вы тогда в храм, ваша судьба была бы даже более несчастной, чем у глупой Анны.

Мэгг слегка нахмурилась. К чему клонил святейший отец?

— Наверное, — сказала она медленно, пытаясь угадать его мысли, — сам Всевышний направил на меня взгляд в ту минуту.

— Несомненно, — кивнул святейший отец и поднялся на ноги, расправил тёмную сутану. — Вот что, дитя моё, сегодня праздник, так что нечего вам сидеть на кухне со старухой. Приходите ужинать со мной.

— Мне неловко, — пробормотала Мэгг. Приютить её и дать ей работу — это одно, но сажать за свой стол — милость слишком большая.

— Пустяки, — тепло улыбнулся отец Гай. — Мне тоже будет приятнее в День цветения черёмухи поужинать в компании. Быт мой приятен, а служение — высоко, но иногда я чувствую одиночество. Вы сумеете немного развеять его.

Мэгг улыбнулась и искренне поблагодарила за приглашение. Было стыдно признаться, но ей хотелось бы снова, пусть ненадолго, поесть ножом и вилкой. И хотя ужин приготовит она сама и сама же будет на нём прислуживать, она рассчитывала получить от него некоторое удовольствие. Если зажечь не только нижние, но и верхние свечи на канделябре, то будет легко представить, что она снова на одном из приёмов.

К вечеру она не только приготовила ужин, но и отмыла волосы, и надела своё запасное и лучшее платье. Канделябр и правда засиял ярче, и небольшая столовая показалась почти богатой. Подумав немного, Мэгг выставила на стол не глиняные тарелки, из которых отец Гай ел обычно, а фарфоровые — он как-то говорил, что они предназначены для праздников.

Побывав на вечерней службе, Мэгг нарвала по пути домой черёмухи (в этих краях — уже отцветающей) и поставила её в вазу — по комнате распространился сладкий, густой аромат, напомнивший о духах столичных модниц.

Старуха Бесс неодобрительно поджимала сухие бесцветные губы и повторяла:

— Негоже поломойке за хозяйский стол садиться.

Но Мэгг её не слушала. В конце концов, отец Гай сам позвал её — так чего ей стыдиться? И она хоть поломойка, но разговор может поддержать не хуже любой леди.

Отец Гай, зайдя в столовую, охнул, но не возмущённо, а довольно.

— Я подумала, что Всевышнему будет приятно такое уважение в праздник, — пояснила Мэгг решение достать фарфор.

— Вы совершенно правы, дитя, — улыбнулся ей Гай. — Я уверен, что он одобряет это.

Ужин был тоже праздничный, но не столько по решению Мэгг, сколько

по распоряжению Бесс — она держала на кухне засаленную книжечку (в которой уже почти ничего не видела), и в ней значилось подобающее меню на каждый день года, включая посты и праздники.

На столе стояли заячьи ножки в меду, эмирский рис, вываренный с молоком и травами, печёная тыква и блюдо с маленькими пирожками, тоже с зайчатиной. Как объяснила Бесс, раз уж на День цветения черёмухи принято выпускать зайца из клети в лес, значит, не грех будет его и на стол подать.

Мэгг села напротив отца Гая, расправила платье, а потом поднялась и положила ему на тарелку еды. Заячьи ножки рядом с ярко-оранжевой, солнечной тыквой смотрелись замечательно, а белый с зелёным отливом рис, вобравший в себя цвет и аромат трав, казался похожим на пробивающуюся из-под снега молодую траву.

Отец Гай, которому она сказала о своих мыслях, добро рассмеялся:

— Возможно, вы и правы, дитя моё. Когда в Стине уже буйствуют краски весны, в столице и тем более на севере ещё местами сохраняется снег. Давайте выпьем по глотку вина за то, чтобы он растаял, освобождая природу от долгого плена.

Мэгг тоже подняла бокал с вином и отпила. По телу разлилось тепло, а сердце сжалось. Она ведь совсем забыла свою жизнь в роли фальшивой леди! Она ведь не тосковала по ней. Но как сладостно было её вспоминать!

Отец Гай прочитал короткую молитву, и они приступили к трапезе. Мэгг смаковала каждый кусочек, а отец Гай неторопливо рассуждал о том, как стоит украсить храм к скорому празднику первого летнего дня.

Отставив в сторону тарелку, он вдруг сказал:

— Вы очень хорошая девушка, Мэгг, добрая и внимательная.

Она польщённо улыбнулась.

— С вашим появлением дом ожил. Приятно возвращаться после долгого трудового дня в дом, который наполняет не только ворчание старухи.

Он сложил на животе небольшие пухлые ладони и ободряюще ей кивнул, как бы говоря, что нечего краснеть.

— Спасибо за ваши слова, отец Гай, — пробормотала Мэгг.

Святейший отец встал, прошёлся по комнате и остановился возле неё, положил руку ей на плечо.

Мэгг обернулась.

— Вы не представляете, дитя, как тяжела порой бывает жизнь служителя Всевышнего.

— Разве… — Мэгг сглотнула. Она не понимала, куда идёт разговор, и рядом с обычно тёплым и милым отцом Гаем ей стало неуютно. — Разве Всевышний не дарит вам… благо?

— Конечно, — вторая рука легла на второе её плечо, и Мэгг прошиб холодный пот. — Но одиночество святейшей жизни постепенно угнетает. Легко быть аскетом, когда в душе горит молодой огонь веры и твёрдый разум сокрушает мирские желания. Но с возрастом на смену горячности приходит спокойствие. Возраст требует тепла, тогда как церковь даёт только жар молитв и лёд аскезы.