К себе возвращаюсь издалека...

Ганина Майя Анатольевна

Впрочем, для дисциплины у Степана Павловича Лысенко, в отличие от начальника участка, существует правление и общее собрание колхозников. Что решило правление — закон, хотя бы это решение, мягко говоря, и несколько расходилось с трудовым законодательством. Решили оштрафовать грузчика на двадцать шесть рублей — и оштрафуют. А работай он на заводе, отделался бы скорее всего проборкой. Тут деньги общие он вылил телятам — вроде бы у каждого из кармана понемножку взял: это как простить?..

Правда, бывает, что правление или общее собрание идет против председателя, и тут Степану Павловичу нужно собирать весь свой ум, всю свою хитрость, чтобы заставить-таки собрание решить, как нужно,

как выгодно делу и колхозу, а не так, как «вопит» Федосья Борунова и еще тридцать баб. Пашка Ершова (и еще восемьдесят человек) не выработали минимума трудодней, и по правилам следует у ней приусадебный участок урезать. Но Федосья и другие бабы, которые, как и Пашка, не горят на колхозной работе, потому что находят чем заняться на своем огороде и в своем дворе, орут, глуша всех и вся: «Не отрезать!» Перекричи, переубеди их…

Степан Павлович председательствует здесь уже пятнадцать лет, колхоз при нем выправился, все отрасли хозяйства стали приносить прибыли, деньги на счету всегда есть. Потому он с чувством собственной правоты жмет иногда на голосовые связки, выступая на собрании.

— Демократия, конечно, должна быть, — говорит он, хмуря высокий загорелый лоб. — Только надо глядеть, куды все идет. Такое нарешат иной раз, что им же хуже було б… — И вспоминает, как пятнадцать лет назад, когда он заступил на председательство полуразваленным, полурастащенным колхозом, люди ему говорили: «Стяпан Палыч, ты хоть по рублю (старыми) на трудодень давай, мы с охотой работать станем». Теперь по расценкам нет трудодня дешевле, чем два тридцать новыми, а и то не на всякую работу людей пошлешь. Выбирают…

Дороги тут песчаные, текут под колесами газика, он прыгает на ямах так, что мы то и дело прошибаем лбами брезентовый верх. Уже который день мы ездим с председателем, сначала он был нам откровенно не рад: «Фельетон приехали писать?.. А если нет, другого про нас писать нечего. Много недостатков имеем. Коровник я вам покажу…» Теперь привык, тем более что мы привезли ему дождь.

К концу первого дня Степан Павлович, смирившись с неотвратимостью нашего присутствия, сумрачно пошутил:

— Дождика что ж не привезли? И льну бы надо и траве тоже надо. Трава задержалась ростом, а сенокос пора начинать, не то до белых мух не управиться.

— Привезли, не распаковали еще. — Надо же хоть как-то умилостивить человека, который поглядывает на тебя волком, а улыбается словно по обязанности, хотя улыбка у него поистине голливудская: зубы ровные, как слоновая кость, один к одному.

После этого разговора мы заехали на зерносклад, и, пока председатель обсуждал с двумя плотниками, как именно следует расширить склад и сколько центнеров лишнего зерна сюда войдет, чистое небо вдруг заволоклось тучами, и начал брызгать дождик.

— Ну вот и поливка пошла, — сказал один из плотников.

— Какая это поливка!.. — махнул рукой председатель, не глядя на нас. — Давайте заканчивайте быстрее. На новой неделе мне некогда будет с вами торговаться.

— Закончим… И нам неколи: покос будет! — Потом снова о дожде: — Ничего, еще настроится…

И настроился. Когда мы сели в газик, дождь лил уже сплошными толстыми струями, капал за шивороты сквозь худой брезентовый верх — председатель явно повеселел, уже прежде нас смеялся над какой-то теткой, трясшейся под проливным дождем на телеге с грохочущими бочками по направлению к озеру: выпросила наконец в колхозе для поливки своего огорода лошадь!

С зерносклада мы снова поехали на строящийся коровник. Строители были сильно под мухой, не ожидали, что председатель заглянет второй раз. Председатель заглянул, потому что, пока он ездил, придумал, чем можно пронять этих здоровых

ленивых мужиков, считающих, что они удобно устроились. Дело в том, что раньше все они, в том числе и бригадир Ющин Яков — тридцатидвухлетний мужик с окладистой черной бородой и широколобым цыганским лицом, — были членами колхоза. Но вот организовали в области «Межколхозстрой», должный выполнять подрядные работы для всех, — и колхоз отдал туда свою плотницкую бригаду. Теперь они числятся рабочими, имеют трудовые книжки, получают твердую зарплату и… ничего не делают. Нет кирпича. Если бы это были не чужие рабочие, а свои колхозники, Степан Павлович перебросил бы их на другие работы, сейчас они не пойдут: плохо ли полеживать, покуривать, ощущая, как «она» (зарплата) худо-бедно покапывает?..

Степан Павлович повел предварительный спокойный разговор:

— Так все лежите, Ющин, неужели делать нечего?

— А ково делать, Стяпан Палыч, ну нет кирпича, нет!

Тут подъехал еще один газик: прибыли из Гдова главный инженер «Межколхозстроя» и прораб, который должен бывать на этом объекте часто и следить за правильностью ведения работ и за темпами. Но Гдов далеко, дороги плохие, поэтому прораб наезжает в Самолву в основном к концу месяца, когда подписывает у председателя документы на оплату не сделанных еще работ. И Степан Павлович, которого здесь почему-то подводит его крестьянская сметка и прижимистость, поторговавшись и заручившись щедрыми обещаниями, документы все же подписывает и деньги переводит. Колхоз уже перечислил деньги за половину стоимости коровника, а на самом деле всего-навсего заложен бетонный фундамент и кое-как, до оконных проемов, возведены стены. Заднюю стену безнадзорные мужички возвели, оказывается, не по проекту, ее надо ломать и строить вновь.

Но что делать: коровник позарез нужен. Старый в аварийном состоянии, скот зимой держать в нем больше нельзя, перекрытия грозят вот-вот рухнуть. И вроде бы все есть у колхоза: деньги, рабочие — а коровник не строится, нет кирпича. Подрядчик тем не менее снова «сулит», уговаривает председателя авансировать дальше, и на лице Степана Павловича мучительно-тревожное сомнение: платить не за что, а не заплатишь — ну как вовсе бросят строить?..

Дождь густо льет, сокращая длительность разговоров под открытым небом. Пообещав председателю, что две тысячи штук кирпича подкинут из Гдова в ближайшее время и будто бы с грехом пополам их хватит, чтобы подойти к перекрытиям, «Межколхозстрой» уезжает.

А Степан Павлович стряхивает с кепки воду, оглядывает окопавшийся в сухом сарае «рабочий класс» и как бы между прочим говорит: «Трава пойдет теперь. С понедельника косыть начнем…» Что тут начинается!.. Все мгновенно забывают, что они теперь почти уже городские, с трудовыми книжками и ежемесячной зарплатой, — поднимается невообразимый шум, и больше всех кричит бронзоволицый цыганистый «дед», кругля, катая между красными губами местное «о».

— Нет-нет, Стяпан Павлович, надо по порядку розобраться. Или мы тут строим, а вы нам сено обеспечите, или мы все бросаем и косить идем… Нет, вы нам точно определите, как будет с сеном…

Мы еще толком не понимаем, почему вдруг горит такой пожар страстей, смотрим удивленно, пытаясь усвоить, что к чему. А Степан Павлович победно и мстительно морщит лицо, говорит:

— А вот побачимо. Продвинется коровник хорошо, без сена никто не останется. Лежать будете — другой разговор…

Теперь мы уезжаем.

— У всех личные коровы… — роняет председатель фразу, объясняющую нам ситуацию примерно на три пятых.

Песок схватило дождем, машина идет, как по асфальту, председатель стряхивает с курчавых волос воду, трет короткий прямой нос, улыбается.