Кабахи

Мрелашвили Ладо

Он снова повернулся к заведующему складом:

— Ты в своем уме или нет? Зачем форму выдал?

— Пришел человек, попросил — дай форму. И ведь ненадолго брал, всего на неделю. Почем я знал, что она к мальчишкам в руки попадет?

— А ты думал, он ее в плуг запрягать будет?

— Почем я знаю… Сказал — дай, я и дал. Что ж я мог сделать? Отказать? На это нужен не такой богатырь, как я. Вон, говорят, он на Алазани один измолотил пятерых ребят. Шекспир сказал…

— Я тебе покажу Шекспира! — Дядя Нико встал и, пошарив среди бумаг, отыскал чистый листок. — Склад

у него под носом — и то не может толком за ним присмотреть, а тут еще захотел сушилкой заведовать! Так-то ты мое доверие оправдал? — Он с сердитым видом бросил листок на стол перед Лео. — Осла и дьяконом-то не хотели ставить, а он пыжился: не пойду иначе как в архимандриты! Садись сейчас же, пиши заявление, что не можешь справиться с работой на двух местах и просишь освободить тебя от заведования зерносушилкой.

Дядя Нико посмотрел на бухгалтера, сидевшего неподвижно по другую сторону стола, и с сожалением покачал головой:

— Мягок я слишком. Слаб, да, слаб… Надо бы тебя не по собственному заявлению освободить, а снять без долгих разговоров, как не справившегося с работой. Что ты сидишь, словно остолбенел? Пера нет? На, возьми мое. А что касается формы — даю тебе два дня сроку. Чтобы послезавтра она была на месте, иначе я сам одолжу тебе веревку и мыло, если не сумеешь раздобыть.

Глава десятая

1

В субботу вечером Наскиде позвонили из райисполкома — сообщили, что завтра утром приедет в Чалиспири Эресто Карцивадзе, будет обмерять земли, и велели никуда не отлучаться из сельсовета. А в воскресенье утром оба председателя, Нартиашвили, бухгалтер, Реваз и все обозначенные в списке, который держал в руках Эресто, ходили по дворам, виноградникам и огородам вместе с районным землеустроителем. Каждый из присутствующих заносил к себе в блокнот или просто записывал на клочке бумаги размеры обследуемых участков и фамилии их владельцев.

Эресто был невысокий, смуглолицый человек средних лет. От его ласковых светло-карих глаз разбегались к вискам бесчисленные мелкие морщинки, он был похож на большеголового, простосердечного ребенка. На губах у него играла неопределенная, ни к кому не адресованная улыбка. Он держал конец рулетки и на глаз устанавливал его против того места на земле, где провел носком черту шедший впереди Шакрия.

А тот с таким усердием и с таким деловитым видом протягивал рулетку вдоль обмеряемых участков, что уже через какой-нибудь час владельцы их изнемогали от бессильной злости.

Перевалило за полдень.

— Неужели ты еще не проголодался? — полушутливо спросил землемера дядя Нико. — Список еще не исчерпан? Ну и расписался наш бдительный страж и заботник деревни!

Эресто заглянул в тетрадку.

— Осталось проверить еще двух человек.

— Ладно, а когда кончим с ними, обмерим земли этого самого молодца.

Выйдя из виноградника Реваза, все вместе направились в столовую, к Купраче.

Эресто

выпил всего один стаканчик вина пополам с лимонадом. Шакрия с таким же усердием и серьезностью срезал шашлык с вертела над тарелкой председателя колхоза, с каким полчаса тому назад протягивал рулетку в его винограднике.

Лишь в кабинете у дяди Нико дали волю своим чувствам участники этой безрадостной трапезы.

— А тебе что здесь понадобилось? — вздернул брови председатель, когда Шакрия, старательно закрыв за собой дверь, подсел к столу для заседаний с таким видом, как будто без него за этим столом не могли бы решить ни одного дела.

Эресто с неизменном своей безразличной улыбкой посмотрел на председателя и раскрыл блокнот.

— Пусть остается, он ведь присутствовал при обмере.

Дядя Нико не сводил глаз с невозмутимо восседавшего против него Шакрии.

— Надолго ты водворился на этом стуле?

Шакрия выпросил у Эресто листок из блокнота и стал искать карандаш. Он так долго и настойчиво шарил по всем своим карманам — брючным, нагрудным, внутренним и внешним, что у дяди Нико окончательно иссякло терпение.

— Ты что, не собираешься уходить?

Шакрия, не найдя у себя карандаша, протянул руку к сидевшему поблизости от него Наскиде, у которого виднелся из кармана кончик автоматической ручки.

— Одолжите — вы все равно не пишете.

— Выйдешь ты или нет, наконец? — загремел на этот раз дядя Нико и поднялся с места.

Шакрия посмотрел по сторонам, увидел всюду сосредоточенные лица и украдкой глянул на землемера, как бы прося его о заступничестве.

Эресто, склонившись над блокнотом, производил какие-то расчеты.

— Если мое присутствие здесь не обязательно, почему же обязательно мое отсутствие?

— Завтра поговорю с тобой в сельсовете. Я тебе покажу, как врываться в склад и утаскивать спортивную одежду!

— Дядя Нико, вы забыли, меня Шакрия зовут, а не Солико.

Наскида потемнел, рот его с бесцветными губами приоткрылся, — казалось, приподняли крышку хлебного ларя.

— Посмотрите-ка на него! Вконец испорченный парень!

— Больше не испорченный, Наскида, только что из починки!

— Довольно, Шакрия, уходи. Как-нибудь и без тебя тут дело обойдется. — Ревазу надоели бессмысленные препирательства.

Шакрия бросил на бригадира обиженный взгляд и направился к выходу.

— Ладно, уйду, вы тут все равно житья мне не дадите. И то сказать, зря только дурака из себя строю! Когда это бывало, чтобы я водил с вами компанию?

Несколько мгновений длилось неловкое молчание. Наконец Нико оторвал взор от захлопнувшейся входной двери и развернул, точно свиток, скрученный в трубку бумажный лист.

— Ну-ка, Реваз, сынок, в чем наши преступления против партии и народа?

В голосе председателя прозвучала скрытая угроза. Взлохмаченные его брови как бы глядели сверху на густые, табачного цвета хевсурские усы, свешивавшиеся на нижнюю губу. Чуть суженные глаза с холодным ожиданием уставились на бригадира.

Реваз молча полистал блокнот, проверяя и освежая в памяти какие-то записи, и повернулся к Эресто.