Кабахи
Шрифт:
Мальчик поспешно подобрал оружие и сконфуженно улыбнулся.
— Ничего страшного, Русудан. Проклятый пистолет упал на угли и выстрелил.
Русудан облегченно вздохнула, но тут же при мысли о грозившей опасности перепугалась снова:
— А если бы в нас попала пуля?
Мальчик тоже был не на шутку испуган. Он вытряхнул из-за ворота осыпавшуюся с потолка землю и сказал смущенно:
— Что ж, Русудан, ведь мы в горах, тут всякое может случиться. Ты только не бойся. Приляг. А я пойду принесу дров и снова разожгу огонь.
— Нет, нет, не уходи!
Но паренек уже
Русудан опять прилегла на тулуп, а мальчик сел на камень…
Утром, когда солнце уже высоко поднялось над горой Циви, обезумевший от тревоги отец Русудан, весь оборванный и истерзанный после целой ночи скитаний в ненастье по горам, нашел наконец свое сокровище в лесу Чилобани, на пастушьей стоянке. Единственная утеха агронома сидела на покрытой трехногой скамеечке и, заплаканная, все еще всхлипывая, попивала из крынки теплое молоко…
Агроном чуть не сошел с ума от радости. Он подхватил на руки и осыпал поцелуями свою непослушную дочку, а успокоившись, отправился домой вместе с нею и со своими товарищами, сопровождавшими его в поисках и намучившимися не меньше, чем он.
Маленького пастуха в это время не было — он ушел в лес собирать грибы, и Русудан огорчилась, что не смогла с ним проститься.
На повороте, за которым дорога уходила в лес, она оглянулась и заметила вдали, около пастушьей хижины, своего вчерашнего спасителя, стоявшего с пригоршней грибов. Русудан не отрываясь смотрела в ту сторону и видела, как медленно опустились руки у мальчика, как грибы рассыпались по земле и как он сам, круто повернувшись, скрылся в лесу…
Девочке стало чего-то жалко, и она заплакала…
Сколько лет прошло с тех пор! Сколько воды утекло! Отца сразила фашистская пуля, а дочь сохранила тепло родного очага и продолжила отцовское дело, стала сама опытным агрономом…
«Бедный папа!.. Но кто был тот мальчик? Как ярко — словно это было вчера — сохранила память все подробности той грозовой ночи! Наверно, до самой смерти не сотрется это воспоминание! Да и многим ли приходилось пережить такое приключение — встретить храброго защитника и быть спасенной им в том простодушном возрасте, когда между сказкой и действительностью нет четкой грани и беззвездными ночами дэвы, алкаджи, лесные духи бродят по чащам и горным теснинам?
Странно все-таки устроен человек: один какой-нибудь день, одно наивное воспоминание застрянет в голове и уж не отвяжется от тебя… Вот еще Арчил… Да, Арчил! Хоть бы он наконец поступил в университет и повзрослел, остепенился… Право, это глупое, назойливое обожание становится невыносимым.
А Закро? Бедняга Закро! Неплохой он парень, совсем неплохой, но уж очень прост и… неумен. С чего это он вздумал промотыжить мою кукурузу? И как он умудрился проделать всю работу так, что никто, кроме Варлама, его не заметил! Бедняга приходил ко мне на участок по ночам чтобы не дать людям повод для толков и пересудов!.. А этот наглец Варден? После того случая он обегает меня за версту, точно бодливого бугая! Боже мой! Что, если бы тот… тот человек не встретился нам тогда в зарослях? Что бы тогда
Не забыть бы завтра зайти к тетушке Сабеде. Сколько уж собираюсь, а никак не заведу котенка, чтобы разогнал мышей… Но тот мальчик… Тот храбрый паренек… Промелькнул, как метеор, и исчез, а между тем так ясно запечатлелся в памяти! Боже мой, кто же он был, куда делся?.. Не потому ли за столько лет никто не пришелся мне по душе, что в глубине ее, в самом тайном ее углу, бережно сохраняется память о том подростке?..»
Так думала-гадала Русудан. Наконец сон подкрался к ней, дыхание ее стало ровным и размеренным, и — как когда-то — полетели вдаль золотогривые, ветроногие кони…
5
В помещении склада царила полутьма. Свет, проникавший через раскрытую дверь, выхватывал из сумрака дощатые полки на стенах. Целые горы всякой всячины были навалены на этих досках. Тут можно было увидеть даже оправленное в серебро высокое грузинское седло. Рядами выстроились виноградарские аппараты: купоросные опрыскиватели и распылители для серы.
На сырой стене висели невыделанные овечьи шкуры. В цементном резервуаре, наполненном рассолом, плавали головки сыра.
Воздух был спертый, тяжелый. Неприятно пахло сыростью и прелью.
У единственного узкого окошечка стоял стол. Он был окружен плотной стеной людей. Там тяжело ухал топор мясника.
Шавлего дал дорогу девушке, выходившей из склада, и шагнул через порог. Подойдя ближе к столу, он оперся локтем о стойку больших весов. Молча смотрел он, как Лео рубил топором розово-красное мясо и бросал куски его на чашку весов, стоявших перед ним на столе. Колхозники, толпившиеся перед столом, громко галдя, выбирали себе тот или иной кусок, а многие с возмущением бросали уже взвешенное мясо назад на стол.
— Где вы раньше были, — выходил из себя заведующий складом, — явились бы вовремя — получили бы кусок получше. Челышек, оковалок, ногу… Каждой хочет мякоти, а где я ее для всех возьму? Кончилась! Не от своей же ляжки вам отрубить?
— На черта мне твои поганые ляжки! Ты достань то, что припрятано под столом! — кричала какая-то женщина из тех, что побойчей.
— Ну и жадный народ пошел! — удивленно всплеснул измазанными в сале руками Лео. — Что ж вы только о себе одних и думаете, люди добрые? А начальству есть не нужно? Ртов у них нет, по-вашему?
— Довольно с них и того, что в конторе сидят, пота не проливают. Если им нужно мясо, пусть придут, постоят вместе с нами и заберут, что достанется.
Шавлего молча смотрел на куски говяжьей шеи и позвоночника, наваленные на столе. Временами он окидывал взглядом людей, бравших приступом стол, а потом с любопытством смотрел на Лео, отражавшего их натиск. Заведующий складом стоял у стола, опершись, словно палач, на окровавленный топор, и с хмурым видом выслушивал резкие слова, адресованные ему и его начальникам.