Кабахи
Шрифт:
Реваз смотрел на Тедо Нартиашвили таким пронизывающим взглядом, что у того все внутри похолодело.
— Сколько лет ты уже пашешь и сеешь на этих землях! Сидел на них, как наседка с растопыренными крыльями на своем гнезде. Как-то лошадь Маркоза забрела в твой огород, сжевала два-три капустных листа, так ты годами не мог ему это простить. Что ж ты вдруг стал таким святым после того, как столько лет с чертом дружбу водил?
— Ты тут язык не распускай! Затеял дело — им и занимайся. А судьей и прокурором тебя над нами еще никто не назначал. Разве Тедо ровня тебе, что ты на смех его поднимаешь?
Нико решил, что он свое уже получил, что пришла очередь Других подставлять спину под дубинку, и этим своим вмешательством
Часто моргая морковно-красными ресницами, Тедо смотрел благодарным взглядом на нежданного своего заступника.
Насмешливая улыбка скользнула по тонким губам Реваза, и он сразу разбил в пух и прах надежды дяди Нико:
— Нас призывают держаться ближе к делу. Что ж, ладно. Я со своей стороны постараюсь доставить удовольствие также и всем заинтересованным лицам. Миха Цалкурашвили и его невестка имеют в личном пользовании девяносто три сотых гектара плодородной земли «в справедливых границах, со своими водами и угодьями». Три года тому назад у них было во владении шестьдесят две сотых гектара. Так записано в колхозной книге, и Наскида, разумеется, это подтвердит.
Наскида уклонился от взгляда Реваза и покосился исподтишка на Нико.
Сощуренные глаза председателя холодно смотрели на него.
— Правильно или нет, Наскида?
Председатель сельсовета отодвинул раскрытую шнуровую книгу, лихорадочно думая про себя: «Когда же он успел сунуть нос в колхозные документы? Как это я проморгал? Это все по милости этой девчонки, моего секретаря. Надо найти повод и избавиться от нее, а то она сыграет со мной штуку еще почище!» Он встретил настойчивый взгляд бригадира, скорее угадал, чем понял, о чем его спрашивают, и насилу ответил сквозь зубы:
— Правильно. Три года назад было шестьдесят две сотых гектара.
— А ты, Реваз, сынок, прочитай уж в книге заодно, как записаны Миха и его невестка — вместе, как одна семья, или врозь. Может, ты в марани все это время сидел или не был в деревне? Разве ты не знаешь, что они разделились? Эти шестьдесят две сотки принадлежат теперь Миха, сынок. — Насмешливая улыбка, игравшая на губах бригадира, жгла самолюбивого председателя, как соль, насыпанная на открытую рану.
— Прежде всего, почему сельсовет сразу, нисколько не усомнившись, поверил в этот раздел? Ведь жили они согласно, и никто в деревне не слыхал, чтобы между ними случались ссоры. Миха не справлялся даже и с теми шестьюдесятью двумя сотками, что были у них раньше. Он и Марта по-прежнему живут под одной крышей, а земли у них больше, чем у Датии Коротыша и его отделившегося сына, вместе взятых. Если уж свекор со снохой непременно хотели расходиться, взяли бы да разделили между ними тот самый участок, какой у них был.
Томительное молчание нависло в кабинете.
Изо всех сил стараясь сохранять равнодушный вид, Нико молча глядел на землемера, склонившегося над своими бумагами. Удар был точно рассчитан и нанесен неожиданно.
— Бывает, что и муж с женой разводятся — что ж удивительного, если Марта разошлась со своим свекром?
Это была самая длинная фраза, какую Реваз когда-либо слышал от бухгалтера. Удивленно посмотрел он в водянистые глаза, запрятанные в глубине глазниц, за чащей ресниц и бровей, — под его взглядом глаза эти ушли еще глубже, как бы стараясь совсем затеряться в своем укрытии, — и снова повернулся к Нико. Он понял, что стрелял из пушки по воробьям, и коротко заключил:
— Хорошо, не будем больше задерживаться на этом. Невестка ушла от свекра? Ладно! Всем известно, что вновь принятому в колхоз или выделившемуся из семьи полагается двадцать пять сотых гектара. У Марты тридцать одна сотая. Отрежем от ее участка излишек в шесть соток и кончим с этим делом.
Нико облегченно вздохнул. Остальные тоже решили, что все уже позади. Но Реваз снова разочаровал их. Он захлопнул
— Пусть теперь сам председатель колхоза объяснит нам, почему в его участке оказалось пятьдесят шесть с половиной сотых гектара?
— Вот новая беда! Как почему? А если это все, что у меня есть? Сколько было, столько и получилось. — Дядя Нико насмешливо улыбался. — Мало ли в Чалиспири рядовых колхозников, владеющих участками в семьдесят пять сотых и больше? Сам сейчас читал в шнуровой книге… Чему ж ты удивляешься — разве председатель хуже других?
— И к тому же у него всего только пятьдесят шесть соток.
Реваз пропустил мимо ушей замечание бухгалтера.
— Хотите скажу, чему я удивляюсь?
— Говори, говори, сынок! Может, по-твоему, у меня раньше не было земли и теперь ее себе отмерил? Вот ты бригадир, а участок твой — пятьдесят пять соток. Неужели председатель колхоза не должен иметь хоть на одну сотку больше?
Беззубой шутке дяди Нико вяло улыбнулись только его племянники.
— Хотите, скажу, чему я удивляюсь?
— Скажи, сынок, услади нас медовыми речами.
Эресто терпеливо слушал, сияя своей неизменной улыбкой и силясь понять, чему же все-таки хочет яйцо научить курицу.
— Я прекрасно знаю, что эта земля принадлежит вам с самого основания колхоза…
— Так чего тебе еще нужно, сынок, что ты под меня подкапываешься? Не знаешь, к чему придраться? Шныряешь тут по задворкам, в Телави зачастил. А какие у тебя там дела? Почему не можешь угомониться? Если ты болен, сынок, так и скажи. Вон, машина наготове, мигом отправлю тебя в Тбилиси, к какому хочешь профессору. А коли нет — так что ты ко мне прицепился, чего мы с тобой не поделили? Задолжал я тебе, что ли? Вернулся ты из армии — я тебя сразу к твоему любимому делу приставил, а потом и в бригадиры выдвинул. Заботился о тебе, как о родном. Ну, объясни, что за дьявол в тебя вселился, почему ты мне покоя не даешь? Недаром сказано: «Кого ты бьешь, сирота?»-«Того, кто меня вырастил». Председателем стать захотел? Не рановато ли? Не бойся — так уж мир устроен, что старики уходят, а молодые сменяют их. Потерпи немножко, поработай не за страх, а за совесть, заслужи общее уважение, а там — что ж, мы все тут, никуда не убежим. Сам народ захочет, так потребует тебя в руководители. А интриганы и смутьяны никому не нужны!
— Я прекрасно знаю, что эта земля принадлежит вам с самого основания колхоза…
— А если принадлежит — чего тебе еще нужно, сынок? Что ты в меня вцепился и никак не уймешься? Хочешь непременно докопаться до топора на свою шею? Эй, Рева-аз, поостерегись! ты еще молодой бычок, с бугаем схватишься — рога обломаешь.
— Я прекрасно знаю, что эта земля принадлежит вам с самого основания колхоза…
— Да что он, в своем уме или спятил? Еще раз: если принадлежит, так что ты ко мне прицепился? Чего ты добиваешься, дружок, никто тебя не трогает — что же ты зря изводишься? Слыхал — привязали осла к колу, выдернул он кол из земли, разок хозяина стукнул, а десять раз сам себя огрел.
— Погодите, дайте ему сказать, что он хочет. Пусть закончит, не будем прерывать. — Эресто улыбался тяжелому мраморному пресс-папье, плясавшему в руках председателя.
Пресс-папье замедлило свой танец, остановилось и замерло на столе, прикрытое сверху тяжелой рукой дяди Нико.
— Никто его и не прерывает. Пусть говорит, если есть что сказать, а не жует жвачку, словно дряхлый баран.
— Я прекрасно знаю, что эта земля принадлежит вам с самого основания колхоза. Но я хочу напомнить, что с тысяча девятьсот сорок второго года, — Реваз медленно, подчеркнуто, чуть ли не по слогам отчеканил дату, — по тысяча девятьсот сорок седьмой год, — и тут он быстро закончил, — вы работали на выборной должности председателя Напареульского сельсовета.