Кабахи

Мрелашвили Ладо

Нико отпил воды из принесенного Тамарой стакана и посадил девушку рядом с собой.

— Что ты скажешь, доченька, если я велю срубить большой каштан у нас в саду?

— Для чего, папа? — изумилась Тамара.

— Дрова у нас вышли. А знаешь, сколько из него выйдет дров?

— Что ты, папа! Рубить такое дерево на дрова! Да и на что нам дрова среди лета?

— До зимы они как раз просохнут.

— А не проще ли дрова зимой из лесу привезти? Раньше не было в них недостатка — что же теперь случилось?

— Год на год не приходится. Нынешний, похоже, будет нелегким.

— Не руби, папа!

— Отчего

же нет, дочка? А вдруг он чужим достанется?

— Как чужим? С чего это — чужим?

— Земля у нас оказалась лишняя, будут отбирать.

— Что ты, папа, кто это сказал? С тех пор, как я себя помню, этот сад наш и — каштан тоже.

— А вот сказали, дочка, не постеснялись: обнаружили у, нас земельные излишки.

— А почему раньше их не было?

— Их и теперь нет. Но кое-кому хочется, чтоб они были. Иные ведь завидуют даже тому, что мы вообще по земле ходим.

— Не думаю, чтобы в селе нашелся такой человек.

— А вот есть.

— Не думаю.

— А если все-таки есть?

— Не может быть, папа. Ты ведь, кроме добра, никому ничего не сделал!

Нико горько улыбнулся:

— Некоторым и это не по душе, дочка. Ну, попробуй, вспомни — что я сделал плохого Ревазу Енукашвили?

— Ревазу?

Нико искоса глянул на девушку и увидел, как все лицо ее понемногу залилось краской. Голубая жилка на шее, видневшаяся в вырезе оранжевого платья, напряглась и забилась часто-часто, словно веревка под пляшущим все быстрее и быстрей канатоходцем. Глаза ее затуманились, словно от жара, щеки пылали.

– Что сделал Реваз, папа? — донесся до председателя еле слышный шепот дочери.

— Ничего похвального, дочка. Заявил в райком, будто участок у нас больше, чем полагается по уставу, и, значит, мы незаконно пользуемся лишней землей.

— Но ведь Реваз знает, что у нас нет излишков?

— Конечно, знает.

— Зачем же он так поступил?

— Поди разбери, — наверно, по злобе. Захочешь придраться — повод всегда можно выискать.

Девушка молчала.

Слышно было, как жужжит в пустом графине непонятным образом попавшая туда муха.

— Так это сделал Реваз, папа? — едва донеслось до слуха дяди Нико.

— Кто же еще, будучи в здравом уме, сделал бы такое?

Девушка встала, вышла медленным шагом в другую комнату и тихо закрыла за собой дверь.

Нико долго сидел в кресле задумавшись. Потом большим и указательным пальцем поддел снизу и расправил усы, встал и прошел к дочери.

Тамара, вся сжавшись, сидела у окна и, подперев рукой подбородок, смотрела печальными глазами в сад.

Прямо против окна возвышался огромный древний каштан с широко раскинутыми ветвями.

Нико несколько раз прошелся по комнате между книжной полкой и деревянной кроватью, потом подошел к окну и остановился за спиной дочери. Положив большую, тяжелую руку на голову девушки, он медленно провел пальцами вниз по ее лицу и убедился, что щеки Тамары сухи.

— О чем задумалась, дочка?

Девушка ответила не сразу. Помолчав, она резко повернулась и взглянула отцу прямо в лицо:

— Может быть, нам в самом деле не полагается столько земли, папа?

Председатель пристально посмотрел на нее внезапно сузившимися глазами.

— Допустим, что так. Кому какое дело, что у меня в амбаре?

Девушка

сжалась еще больше. Потом снова отвернулась к окну и проговорила как бы про себя:

— Я знаю, почему он это сделал.

— Знаешь? Откуда?

— Знаю.

— Та-ак. — Нико прошелся вдоль стены, потом, заложив руки за спину, остановился возле окна, несколько раз приподнялся на цыпочки и снова опустился на каблуки. — Та-ак.

Он отрывисто щелкнул зубами и закончил прямо, без обиняков:

— Вот что, дочка. Если ты что-то там знаешь, то и мне кое-что известно. Ты умная девушка и все поймешь, сама во всем разберешься. Я свое детище не для того растил, чтобы выбросить на свалку. Я голодал и холодал, босым и оборванным ходил, а этот вот дом и очаг сохранил до сегодняшнего дня и порядком приумножил. Кирпич к кирпичу прикладывал, доску к доске добавлял — вот как трудился. И что же теперь — отдать дом, полный добра, и налаженное хозяйство целехонькими и готовенькими в руки какому-то прожженному шалопаю? Не-ет, пусть тебе такое и в голову не приходит, дочка, и думать об этом не смей, а там хоть караджальского татарина в зятья мне приведи! Ты неглупая девушка, раскинь умом, оглядись — мало ли на свете мужчин? Неужто так плохи мои дела, чтобы никчемного енукашвилевского парня в дом к себе взять?

Девушка смотрела расширенными глазами на отца. Лицо у нее пылало. Ошеломленная, она тщетно пыталась собрать свои мысли и со страхом видела, как разгорались недобрым огнем узкие щелки-глаза и как сливались в одну сплошную заросль косматые брови.

— Завтра Иа Джавахашвили привезет кусты держидерева и подведет колючую изгородь к кусту орешника. И если тебе в самом деле жаль нашего каштана, с этих пор не смей нос высовывать в сад после захода солнца. Ну, а с теткой твоей я поговорю особо, уж так изругаю, — воды в Алазани. не хватит ей, чтобы отмыться.

Дядя Нико тяжело повернулся, нагнув голову, как бык перед схваткой, и, выйдя в дверь, плотно притворил ее за собой.

4

В последнее время бог, как видно, за что-то разгневался на беднягу Миха. Куда только не ходил он на богомолье, сколько свечей поставил — поднимался на гору к святому Георгию, клал поклоны в Алаверди, подползал на коленях к ограде Бочормы — все было тщетно: не отстал от него нечистый!

Началось это с той самой ночи, когда черт, кривляясь и приплясывая, выскочил навстречу ему у ручья. И еще два раза после того показывался старику лукавый. И где? В его собственном доме! Дважды в полночный час видел Миха, как черт лез к нему в окошко. Тьфу, разрази его громом святой Илья!

Долго вспоминал с сожалением Миха потерянную в ту ночь в кустарнике Клортиани мотыгу и наконец заказал кузнецу другую. Миндия выбил по его просьбе на обухе мотыги крест. Миха снова укрепил над дверью дома сорванную было снохой подкову и стал искать в полях лошадиный череп.

Но разве уймется лукавый? Прошло каких-нибудь два дня, а на третью ночь Миха видел своими глазами, как бесшумно приоткрылось окно, выходившее на огород, и осторожно просунулась в щель темная волосатая рука.

Миха не стал дожидаться, чтобы тот, кому она принадлежала, предстал перед ним. Он выскочил из постели, кинулся за дверь и провел ночь в винограднике.