Кабахи
Шрифт:
— Возможно, я ошибся на несколько метров — может, даже на десяток или полтора, так как у меня не было возможности провести точный обмер. Но это не меняет сути дела. Начнем хотя бы с Сабы… Его участки мы обошли сегодня с рулеткой из конца в конец…
— Да что это такое, дался вам мой участок — из самого Телави человека выписали его обмерять! Какие у меня земли — один маленький виноградник да тот узкий пустырь, что протянулся, как бычий язык, между садами Цалкурашвили и Годердзи Шамрелашвили. Этим пустырем мне и пользоваться невозможно — по нему, как по
Он отвел простодушный детски-обиженный взгляд от Ре- ваза и отвернулся к окну, сдвинув брови.
Бригадир, словно вовсе не слышав этой довольно длинной для начала реплики, продолжал:
— Обошли из конца в конец, и получилось всей земли две тысячи сто шестьдесят квадратных метров. Иными словами, двадцать одна с половиной сотых гектара.
— Совершенно верно. А сколько у тебя было записано?
— Двадцать две сотых.
— Так и так — меньше, чем полагается. Чего ж тебе нужно от этого человека?
— Мне ни от кого ничего не нужно. Но раз уж так болеют душой за Ефрема и ему подобных, пусть не забывают и таких, как Саба.
Дядя Нико понял, куда метит бригадир. Он наклонился вперед, скосил голову набок и исподлобья посмотрел на Реваза.
— А дома с двором у Сабы, по-твоему, нет? Так, значит, и висит человек на лозе в своем саду, словно кисть винограда?
— Двор и огород Сабы вместе — от силы пять соток, не больше. Виноградник занимает тринадцать соток. Тот пустырь — проезжая дорога, Саба его ни вспахать, ни засеять не может. Почему же эта земля засчитывается ему в приусадебный участок?
— Кто ему запрещает, сынок, пахать и сеять?
— Запреты тут ни при чем. Разве он сам не знает, что по этой земле две семьи ходят и ездят? Что там вырастет?
— Кто ж виноват, сынок, — пусть не позволяет по своей земле ходить.
— А к соседним виноградникам другого подступа нет. Устройте им другую дорогу, и никто участок Сабы топтать не будет. А нет, так выделите Сабе землю в другом месте,
— Я бы рад выделить, таких работников, как Саба, у нас раз, два и обчелся. Человек состарился на колхозных полях и с серпом в руке, наверно, богу душу отдаст. Да только откуда в Чалиспири столько земли, чтобы раздавать направо и налево?
— Нашелся ведь участок для бухгалтера? Вот там же и для Сабы поищите.
Саба растерянно слушал этот спор и все еще не мог разобрать, на кого из двоих ему сердиться.
Бухгалтер сидел около Тедо, склонившись с каменным лицом над истрепанной тетрадкой. Ни одна черточка не дрогнула на его лице, ничем не выразил он своего отношения к этому «приятному» собранию и к его устроителям. Он словно застыл на месте и лишь мерным, одинаковым движением правой руки проводил карандашом черту за чертой по линялой обложке своей тетрадки.
— У Сабеды Цверикмазашвили оказалось сверх нормы девяносто четыре квадратных метра, а если уж обязательно изымать такие излишки,
Эресто тряс и кивал своей большой головой в знак полного согласия. Нико не проронил ни слова.
— Теперь перейдем к остальным. Каким образом у Георгия и у Алексея Баламцарашвили оказалось по семьдесят пять сотых гектара, когда до тысяча девятьсот сорок седьмого года, судя по записям в шнуровой книге, у одного имелось во владении сорок три сотки, а у другого — пятьдесят две?
Нико даже не взглянул на своих изобличенных племянников. Он откинулся на спинку стула, почесал кончиком карандаша в затылке, потом, не глядя, протянул руку и пододвинул к себе лежавшую перед носом у Наскиды толстую шнуровую книгу.
— Насколько мне известно, эти двое вступили в колхоз не с самого начала. А принятые в более поздние годы имеют право на семьдесят пять сотых гектара — так мне помнится.
— Точнее, имеют право сохранить из своей земли семьдесят пять сотых гектара. Об этом все помнят. Вот только никто не помнит, чтобы у Георгия или у Алексея Баламцарашвили было столько при вступлении в колхоз.
— Раз не имеют права — отберем излишек, и дело с концом. Тут спорить не о чем. Пожалуйста… — Председатель колхоза захлопнул книгу и широко расставил кулаки на столе.
— Хорошо, к этому мы еще вернемся после. У Тедо Нартиашвили сверх того, о чем всем известно, оказалось еще два участка.
— Какие два участка? — насторожился Тедо; безразличное выражение сбежало с его лица, искорки, плясавшие в глазах, погасли. — Оставался за мной один лишний участок, но и тот я сам, по своей воле, сдал колхозу.
Реваз внимательно глядел на рыжего бригадира. Потом, покачав головой, напомнил ему:
— Разве ты не перекопал этот свой лишний участок, чтобы посадить там фруктовые деревья?
Тедо обвел присутствующих испуганным взглядом, обернулся с выражением отчаяния к Нико и сказал Эресто:
— Подумай-ка — забыл, не внес в заявление!
Реваз смотрел на председателя с непонимающим видом.
— Позавчера Тедо подал заявление, — пояснил дядя Нико, — в котором пишет, что находящийся в его владении участок возле шоссе, у сухого тополя, составляет излишек и что он возвращает эту землю колхозу.
— Напомните мне потом, я впишу в заявление и этот участок. Земля перекопана, очищена от камней, от корней и кустарника — словом, участок гладкий, вот как моя ладонь. Можно фруктовые деревья сажать, можно натянуть шпалеры под виноградник. Дайте какому-нибудь вновь принятому члену колхоза — пусть пользуется.