Кабахи
Шрифт:
— Верно, было лишнее, оттого и отобрали. Почему у меня не отбирают? Ничего, Тедо, это не беда. Слыхал притчу — дружные супруги на топорище вдвоем умещались? Той земли, что у Маркоза осталось, хватит на сад побольше моего. Пусть только засучит рукава да пот прольет. Ну а я, как добрый сосед, подсоблю, не поленюсь, — вот и будет сад.
— Какой уж ты сосед — саженную изгородь из трифолиата перед носом у меня посадил!
— Хорошо, что догадался! Твои куры и свиньи вечно в моем саду копались. Не раз я тебе говорил, да ты и в ус не дул.
— Знаю я, дядя Фома, что ты за человек! Жадно сердце человечье, а твое совсем уж ненасытно. У тебя — ни жены, ни детей, бобылем живешь, а ведь этот сад пять семей прокормит! Но
— Что ж, брат, желаю вам удачи. Дай бог, чтобы наш козел волка съел. Мне ведь многого не надо — одного хлеба да куска сыра на день за глаза хватит. А потом — четырех досок да трех аршин земли. Сад мой вам же и останется. Пока я жив, не дам его загубить, а когда меня не будет — хоть головы друг другу из-за него проламывайте. Опушек да подлесков я с собой на тот свет не заберу! Для вас же стараюсь — чем пропадать пустошам зря, пускай поднимется кое-где фруктовое дерево, Придет человек, сорвет с него грушу или яблоко, съест и, может быть, помянет добрым словом того, кто дерево посадил. А тебя, Маркоз, я до сих пор за человека считал, да вижу, что большая это была глупость с моей стороны. Хоть и высока изгородь из трифолиата, а я все же не раз видел через нее, как к тебе во двор привозили с колхозного поля кукурузу и кукурузную солому. Да вот твой аробщик, Бегура, тут же сидит — давай спросим его, правду я говорю или нет.
Аробщик поперхнулся куском курятины и долго кашлял, пока наконец не перевел дух. Он покраснел по-ребячьи до самых ушей, на добродушном лице его появилась смущенная улыбка.
— Но я еще никогда не наушничал. Не обижайся, Тедо, но для того дела, что ты затеял, я не гожусь. Еще раз спасибо за хлеб-соль, за уважение. Дай бог мне отплатить тебе тем же.
Маркоз посмотрел на Бегуру и проводил садовника взглядом до дверей.
— Оставь старика в покое, он по-своему прав, — упершись в стол рукояткой ножа, говорил Сико. — Для него что один председатель, что другой — все едино, никто ему не по душе. Давеча поехал я в «Заготзерно» на машине Лексо, там у них недостача получилась, надо было проверить, не жульничают ли при разгрузке. Была там одна машина из Ванти — пока дожидались, я разговорился с ребятами. Шофер вантский и говорит мне: «Мы, брат, каждый год председателя колхоза меняем. Сядет один председателем, выстроит себе за год великолепный дом, народ рассерчает, и зимой снимут его. Выберут другого председателя, он тоже отстроится и, глядишь, через год уступит место другому. За последние годы, на моей памяти, переменилось у нас двенадцать председателей. Я говорю нашим: что ж вы делаете, люди добрые, или ума лишились? Зачем себя губите и разоряете колхоз? Изберите раз навсегда одного председателя — такого, который уж набил себе брюхо до отказа, — пусть он сидит и дело делает. Но разве нашим колхозникам что-нибудь втемяшишь? — И он ударил в сердцах ногой по-колесу своей машины. — Глухи, как вот эти покрышки! Раз, мол, у нас есть такое право, будем поступать как заблагорассудится: кто нам не угодит — тут же и снимем!» Рассказал он мне это и спрашивает: «А у вас как дело обстоит?» — «У нас, говорю, наоборот, председатель бессменный — вот уже сколько лет сидит, с места
Иа продолжал свою богатырскую жатву — он прокладывал уже вторую полосу, не обращая никакого внимания на разговоры, которые велись вокруг. Стол перед ним являл картину опустошения — как окрестности Ахметы после набега Шах-Аббаса…
Ефрем смотрел на застольцев простодушным взглядом своих чистых голубых глаз и все силился понять причину внезапной щедрости обычно прижимистого хозяина…
— Ну, что там с посудой слышно, Тедо?
Тедо пропустил его вопрос мимо ушей.
— Переменить председателя не трудно — стоит только захотеть, Сико.
— Ничего у нас не выйдет, Тедо. Во-первых, у него в районе дела куда как хороши, секретарь райкома нас ни за что не поддержит. Да и народ не скажу, чтобы уж очень его не жаловал. Ну и дело он делает не хуже любого другого.
— Дело делает? Какие им сделаны дела? Вместо того чтобы устроить сушилку, свалил в поте лица выращенную отборную пшеницу на гнилой крыше хлева, чтобы она потом перемешалась с навозом. Может быть, в этом его дела и заслуги? Народ, говоришь, его жалует? Ну-ка, спроси хоть Ефрема, по душе ли ему Нико? Заставил бедного человека есть хлеб, замешенный на навозной жиже! И кто тебе сказал, что у него в райкоме дела хороши? Думаешь, у Соломонича только и света в окошке, что твой Нико? Как бы не так! Нико шатается, как больной зуб, — привяжи ниточку да дерни, он и вывалится из гнезда. Почему ты думаешь, Сико, что у нас ничего не выйдет?
— У Сико свои расчеты, — ехидно улыбнулся Маркоз. — Ему обещан жирный кусок. Как соберется в следующий раз правление, так все и оформят.
Тедо насторожился:
— Что, что? Какой жирный кусок?
Сико бросил на Маркоза изумленный взгляд.
— Нико собирается передать ему виноградарскую бригаду, — сказал Маркоз. — Так что он теперь будет вместо Реваза.
— Ого! — удивился Тедо. — А что сам Реваз говорит? Или его даже не спрашивают?
— Что он может сказать? Пока упирается, но его обломают, будь спокоен. С райкомом уже согласовали.
— Но ведь Реваз самый лучший бригадир и его бригада первая в колхозе. Райкому это хорошо известно.
— Потому его и переводят. Наш колхоз перевыполнил план по пшенице, но урожайность была далеко не высока: в среднем семь и семь десятых центнера с гектара. Об этом в райкоме тоже прекрасно знают. Полеводство у нас отстает, и нужна крепкая рука, чтобы его подтянуть. Вот Реваз и будет поднимать урожай. Так что ему честь оказывают…
Сико все больше удивлялся: «Ну и Маркоз! Уже успел пронюхать. Каким образом, спрашивается, откуда?»
— Значит, кончилась для Реваза сладкая жизнь — не видать ему больше ежегодной премии?
— Похоже, что кончилась. Партия поручает ему отсталый участок — и все. Он обязан подчиниться.
— Хитер дядя Нико! Ну как Реваз может выправить полеводство? Что он — колдун? Все равно, до тех пор, пока не станем сеять эту ветвистую пшеницу, урожайность на наших землях не поднимется. А виноватым теперь будет Реваз. Нико на него станет всех собак вешать. Дескать, бригадир относится к делу с прохладцей, не обеспечил ухода за посевами. А раз так, то долой бригадира, гони его взашей! Вот и конец твоему Ревазу! — Тедо швырнул на тарелку обглоданную кость.
Маркоз глянул на Сико и подмигнул ему с лукавой улыбкой:
— Ну, старина, что ж ты понурился, как осел нашего Ии? Слышишь — счастье к тебе в дверь стучится!
— Эй, Маркоз, в который раз тебе говорю — оставь моего осла в покое! Вечно ты его приплетешь ни с того ни с сего. Что ты над ним насмехаешься, чем ты сам лучше его? Голосом или рожей? Я тебе покажу, паршивец, в собачьем корыте крещенный, как моего осла…
— Ну-ну, перестань, дядя Иа, успокойся, сиди — видишь, человек пьян, сам не понимает, что говорит! — Сико с трудом удержал на месте разгневанного Иу, вцепившись в него что было сил.