Кабахи
Шрифт:
Бухгалтер сразу понял, о чем его спрашивают. Он опустился с равнодушным видом на стул и, вместо того чтобы ответить, только тесно сжал губы, вытянул их в ниточку.
— Что он дубина и осел, давно мне известно, но не думал я, что он к тому же еще и подлюга!
Бухгалтер глядел на председателя исподлобья, прищуренными глазами и молчал. Он хорошо знал дядю Нико и не сомневался, что все это только присказка, а сказка впереди.
Председатель прочел мысли своего сотрудника и не стал долго испытывать его терпение.
— С гор никто не приезжал?
— Были из Ченчехи. Забрали муку, гвозди и корм для собак.
Дядя Нико
— Я имею в виду — с овцефермы.
Бухгалтер с минуту глядел на председателя, не отводя глаз. Потом ответил коротко:
— Нет.
Председатель вытащил из кармана платок, снял очки, подышал на стекла, осмотрел их и стал заботливо протирать.
— Так вот, если оттуда приедут и не застанут меня на месте, скажешь им: пусть отберут двух хороших ярок — так, чтобы по весу вышло не меньше того баранчика, — и пометят их моим клеймом. — Он сдвинул над переносицей светлые брови и добавил грубо: — Артисты ведь не ко мне в гости приехали, а колхоз обслуживать.
У бухгалтера не пошевелился ни один мускул на лице, не дрогнуло даже веко — он только чуть слышно прогундосил:
— Ладно.
— И еще скажешь, чтобы одну ярку оставили на ферме, а другую привезли сюда.
Бухгалтер вздернул левую бровь:
— Что тут делать овечке в такую жару?
Нико улыбнулся:
— А этому верзиле корреспонденту, по-твоему, есть не надо?
— Долго он еще будет тут околачиваться?
— А черт его знает! Может, даже все лето.
Председатель умолк. Бухгалтер подождал немного и, считая беседу оконченной, решил удалиться. Но оклик дяди Нико заставил его повернуть обратно.
— Постой, дело есть.
Бухгалтер снова уселся на тот же стул, лицом к лицу с председателем.
Тот уложил очки в футляр, а футляр засунул в нагрудный карман. Потом сплел пальцы, положил руки на стол и уперся подбородком себе в грудь. С минуту он сидел так и наконец, подняв голову, спросил:
— Ребята вернулись из Щирвана?
Бухгалтер удивился вопросу: дяде Нико было прекрасно известно о возвращении чабанов.
— Вернулись.
— Что рассказывают?
— Поправили овчарни, скосили и сложили в скирды семьдесят восемь тонн сена — овцам корм на зиму.
Дядя Нико налил себе воды из графина, отпил полстакана, потом встал и вылил остальное в горшок с цветком, стоявший на подоконнике.
— Сколько ушло денег?
— Немало.
— А именно?
— Зачем ты спрашиваешь?.
— Нужно.
— Мне нельзя знать, для чего?
Председатель вернулся на свое место и сел за стол. Он провел ладонью сверху вниз по лицу, забрал в горсть рот с подбородком и, опершись локтем о стол, снова вонзил в глаза бухгалтера острый взгляд.
— Ты должен прибавить к сумме расходов еще тысячу рублей. Сможешь?
Бухгалтер помедлил с ответом.
— Невозможного на свете ничего нет. Хатилеция в ту пору, когда мастерил кувшины, приделывал к ним ручку с того бока, с какого хотел.
— Верно! — согласился дядя Нико. — И Ефрем тоже.
— А все же — зачем тебе?
— Покрышки у моей машины износились.
— Тысячу рублей — на покрышки?
Председатель с удивлением посмотрел на неподвижное, ничего не выражающее лицо собеседника.
— Законным путем их нельзя получить — не полагается. Придется купить с рук. А рыночная цена такая.
Бухгалтер помолчал с минуту.
— Что ж, это не трудно.
— По
— По разным.
После короткой паузы председатель искоса глянул на бухгалтера.
— Мы купили у азербайджанцев тысячу вязанок соломы, чтобы починить крышу у овчарен.
— Правильно.
— По рублю за вязанку.
— Превосходно.
— Ну так вот…
— Я и сам непременно на этом бы остановился.
— Договорились.
На этот раз бухгалтер добрался до выхода, но едва он успел открыть дверь, как в нее ворвался, запыхавшись, маленький мальчуган.
— Дедушка Нико, хлев обрушился, и Марта Цалкурашвили провалилась внутрь. Сколько хлеба рассыпалось!.. Все сбежались туда. Ух, как много было пшеницы — большая-большая куча! На ней тетушка Марта стояла, а в руке у нее — ведро. И ведро тоже провалилось.
Председатель побледнел и растерянно поглядел на бухгалтера, застывшего в дверях. Потом выдернул ключ из замка письменного стола и оттолкнул ногой стул, стоявший у него на дороге.
3
Суховетье из старой колючей изгороди пылало, треща, в камине. Притулившись к огню, грел свое толстое брюшко высокий горшок с лобио. Вздыхала и бормотала густая похлебка, пар с шипением и фырканьем прокладывал себе путь между крышкой и краем горшка.
От свежеполитого земляного пола тянуло приятной прохладой.
Возле камина разлеглась кошка с котятами. Мягко упираясь лапами, она оборонялась от облепившего ее потомства.
Шавлего нагнулся, подхватил одного котенка, посадил его к себе на колени и стал гладить.
Котенок попытался было убежать, но, убедившись, что ему не вырваться, примирился со своей участью: устроился поудобнее на коленях у человека и, зажмурив глаза, сладко замурлыкал.
— Так ничего и не слышно о Солико, тетушка Сабеда?
Пожилая женщина, сидевшая на сундуке, вздохнула и покачала головой:
— Ничего — ни следа, ни весточки! Обездолил и заживо схоронил меня, нечестивец, чтоб ему отлились мои слезы!
— С чего у них вражда пошла?
— Ума не приложу, сынок… Поначалу мой парень захотел учиться, а Нико его не отпустил — дескать, куда тебе, поздно ты это затеял, Он думал, что Солико собирается сбежать, не хочет в колхозе работать. А Солико на самом деле хотел учиться. Так вот, не послушался он председателя, сынок, и уехал самовольно в Телави, записался на курсы счетоводов. Да только Нико сумел сделать так, что его исключили: написал туда, будто Солико воровал деревья в лесу и потому убежал из колхоза. Разозлился Солико, не стал выходить на работу и принялся потихоньку глиняную посуду мастерить. А председатель напустил на него финагентов, и те его налогом обложили. Солико в ответ увел из лесу председателева бычка и продал его кому-то в Тианети. Нико заявил на него, парня арестовали, да и продержали в тюрьме два года. Ну, а оттуда он вернулся прямо-таки не в своем уме. Однажды ночью увел с председателева двора корову и продал караджальским татарам. Нико тотчас на него указал. Его опять посадили, только не сумели заставить сознаться. А уж в этот раз он, вернувшись, совсем одичал, от рук отбился. Вскоре после того, как кончилась война, он, оказывается, забил колхозных буйволов и содрал с них шкуру… Тут уж его взяли да отправили куда-то в такую даль, что и след затерялся. Вот уж три года, как я не знаю, живой он или мертвый.