Каирская трилогия

Махфуз Нагиб

Фуад, дабы защитить себя от такого подозрения, утвердительно сказал:

— Я совсем не это имел в виду. Кто же будет говорить, что сохранение знаний и их распространение — не уважаемый труд?… Я, может быть, и повторяю мнение людей, сам того не подозревая, но ты сам отметил, что люди ослеплены властью и влиянием!

Камаль передёрнул плечами и убеждённо произнёс:

— Жизнь, посвящённая мысли, это самая благородная жизнь…

Фуад качнул головой в знак согласия, ничего не ответив и храня молчание, пока Камаль не спросил его:

— А что тебя толкнуло выбрать право?

Тот, немного подумав, ответил:

— Я не как ты,

и не был влюблён в мысль, должен был выбирать высшее образование лишь в свете своего будущего, и так я выбрал право…

Разве это не голос разума?.. Да, это именно он. До чего же он бесил и раздражал Камаля. Разве это справедливо, чтобы он проводил свои долгие каникулы, запертый в этом квартале, словно заключённый в темнице, с единственным другом — этим «разумным» человеком? Ведь есть и другая жизнь, полностью отличающаяся от жизни в этом древнем квартале. Были у него и другие товарищи, составлявшие полную противоположность Фуада. И той жизни тех друзей он жаждал, скучая по Аббасийе, по утончённому стилю тех молодых людей, и особенно по изысканной элегантности, парижскому произношению и идеальной мечте…, по своей возлюбленной.

Ох… Душа звала его домой, в свою комнату, чтобы уединиться и взять дневник, восстановить в памяти тот период или обновить воспоминания или записать мысль. Разве не пришло время покинуть это место и уйти?

— Я встретил кое-кого и они меня спрашивали о тебе…!

Борясь с потоком размышлений, нахлынувших на него, Камаль спросил:

— Кого?

Фуад ответил со смехом:

— Камар и Наргес!

Камар и Наргес были дочерьми Абу Сари, владельца лавки, торгующей жареной закуской у Красных Ворот — в тёмном после захода солнца переулке. Игра, приправленная его и её невинностью в смеси со скверной, лихорадочное созревание. Помнит ли он обо всём этом? Почему тогда его губы морщатся от отвращения? Это уже давняя и забытая история, до того, как на него снизошёл святой дух. Единственное, что он помнил, так это то, что сердце его бурлило от гнева, боли и стыда, как и положено сердцу, до краёв наполненному чистым вином любви:

— А как это ты их встретил?

— В толпе на дне рождения Хусейна. Я без всяких колебаний и смущения подбежал к ним, словно мы были единой семьёй, которая пришла на празднование дня рождения!

— До чего же ты смелый!

— Да, иногда. Я поздоровался с ними, а они — со мной, и мы долго разговаривали. Затем Камар спросила меня о тебе!

Лицо Камаля слегка порозовело. Он спросил:

— А потом?

— Мы в принципе договорились, что я расскажу тебе об этом, а потом мы все вместе встретимся!

Камаль покачал головой в знак отвращения и коротко ответил:

— Ну уж нет…

Фуад удивлённо сказал:

— Нет? Я полагал, что ты будешь рад встретиться с ней под аркой или во дворе заброшенного дома. Их тела созрели, и очень скоро они станут женщинами в полном смысле этого слова. Кстати, Камар была одета в накидку, но не покрыта вуалью, и я засмеялся и сказал ей:

— Если бы у тебя на лице была вуаль, то я не осмелился бы заговорить с тобой!

Камаль настойчиво заявил:

— Нет…

— Почему?

— Я больше не могу терпеть грязь!

Затем с горячностью, выдававшей скрытую боль, он промолвил:

— Я не могу встретиться с Аллахом в молитве, если на мне грязное бельё!

Фуад просто сказал:

— А ты сделай омовение и очистись перед молитвой!

Тряхнув головой от того, что Фуад настолько буквально понял

его, он сказал:

— Вода не может очистить скверну…

То была старинная борьба: всякий раз, как он ходил на встречу с Камар, вынуждаемый желанием и волнением, возвращался с угрызениями совести и плачущим сердцем. Затем, после молитвы он долго и горячо просил у Бога прощения. Однако снова и снова безвольно отправлялся к ней, а затем возвращался с тем же мучением, чтобы заново просить прощения… Что за дни! Они были заполнены похотью, горечью и мучением, затем в жизнь его ворвался сноп света, и он смог одновременно и любить, и молиться. Да и как же иначе! Ведь любовь была чистым источником религии, и сочилась из него!.. С какой-то тоской в голосе Фуад сказал:

— Моя связь с Наргес прекратилась с тех пор, как ей запретили играть в квартале!

Камаль с интересом спросил:

— Но ты же верующий, разве ты не страдал из-за этой связи?

Потупив взгляд от смущения, Фуад ответил:

— Есть такие вещи, которые нужны…

Затем, словно скрывая своё смущение, он спросил Камаля:

— Ты и впрямь отказываешься воспользоваться таким удобным случаем?

— Определённо!!

— Только из-за религии?

— А разве этого не достаточно?

Фуад широко улыбнулся и сказал:

— Как ты можешь выносить то, что не могут вынести другие?

Камаль настойчиво произнёс:

— Я такой, и мне не нужно быть иным…

Они обменялись долгим взглядом, и глаза Камаля выражали упрямство и вызов. А в глазах Фуада отражалось лишь желание перемирия и улыбка, похожая на огненные лучи солнца, что отражаются на поверхности воды озорным блеском. Камаль продолжил:

— Я считаю похоть презренным инстинктом и не выношу мысли о том, чтобы капитулировать перед ним. Может быть, он для того и создан в нас, чтобы внушать нам сопротивление и стремление ввысь, пока он не возвысит нас до подлинного человеческого состояния. Или я буду человеком, или же животным…

Фуад немного помедлил, а затем спокойно вымолвил:

— Я полагаю, что это не абсолютное зло, это всего лишь мотив для женитьбы и продолжения рода!!

Сердце Камаля стучало так неистово, а Фуаду это даже не приходило в голову. Неужели в конце концов это всего лишь брак? Но он сознавал эту истину, пусть даже сам того не зная, и недоумевал, как это люди могут примирить любовь и брак? То была проблема, которая не противоречила его любви, так как женитьба всегда казалась ему — и на то была не одна причина — превыше самых высоких его желаний, однако это не мешало ему искать решение этой проблемы. Он не представлял себе, что может быть счастливая связь между ним и его возлюбленной, которая бы не зиждилась на духовной привязанности, с одной стороны, и нетерпеливом ожидании безумной любви, с другой. Этот путь скорее напоминал собой поклонение Богу, и это было самое настоящее поклонение. Какое отношение имел к нему брак?

— Те, кто любят по-настоящему, не женятся.

Фуад с удивлением спросил:

— Что ты сказал?

Камаль догадался, что он спросит об этом ещё до того, как его язык выдал его. Этот миг казался неловким из-за его смущения, и тут он начал вспоминать последние слова Фуада, произнесённые до того, как у него вырвалась эта странная фраза. И хотя ему стоило некоторых усилий вспомнить то, что только что сказал Фуад о женитьбе и потомстве, он решил сохранить в тайне свой промах и исправить его смысл, насколько это было возможно. Поэтому он сказал: