Каирская трилогия
Шрифт:
Игривым тоном она предостерегла его:
— Не злоупотребляйте попусту таким образом. Плохо будет, если я лишу вас и сердца, и того, чем оно владеет…
«Насколько же хорошо ты меня понимаешь? Я говорю со львицей, которую люблю. Ты не глупа, благодаря воспоминаниям о Джулиане. Ну же, девочка. Я боюсь осветить тьму ярким огнём, пылающем в моём теле…»
— И моё сердце, и всё, что есть в нём — ваше добровольно. Оно будет счастливо, если вы его поцелуете и овладеете им, будете принадлежать только ему одному!
Она, смеясь, сказала:
— А вы видели такое, хитрец? Вы хотите брать и не давать?..
«Откуда у тебя такой язычок? Даже Зануба в своё время не сравнилась бы с тобой! Проклят мир без тебя!»
— Я хочу, чтобы вы были моей, а я — вашим… Что же тут несправедливого?
Воцарилась тишина, обе тени обменялись взглядами, пока она не произнесла:
— А может быть, сейчас вас спросят, что же вас останавливает?
Применяя хитрость,
— Значит, в целом мире нет никого, кто бы позаботился обо мне?
Что скрывалось за этим странным вопросом?
— Да..
— Сколько ему сейчас лет?
— Пять лет…
— А что слышно о его матери?
— Она уже вышла замуж или выйдет очень скоро…
— Какая потеря!.. Почему вы не вернули её, хотя бы ради Ридвана?
«О львица!.. Объясни, чего ты этим добиваешься…»
— Вы этого действительно хотите?
Тут она тихо засмеялась и ответила:
— До чего же везёт тому, кто соединяет двоих людей по закону!
— А если во грехе?!
— Ну, я не оглядываюсь назад…
Наступила тишина, казавшаяся странной и задумчивой…, пока она нежно и одновременно предостерегающе не промолвила:
— Ну смотрите, если ещё раз будете приставать ко мне на крыше…
Он дерзко ответил:
— Как пожелаете. Крыша — не самое безопасное место. Разве не знаете, что у меня есть свой дом в квартале Каср аш-Шаук?!
Она недоверчиво воскликнула:
— Собственный дом?.. Добро пожаловать, домовладелец!
Он ненадолго замолчал, словно остерегаясь, а затем спросил:
— Догадайтесь, о чём я думаю?
— Мне нет до этого никакого дела…
«Темнота, тишина, уединение. До чего же действует мне на нервы эта темнота…»
— Я думаю об общей стене, соединяющей наши крыши. А что вам внушает этот вид?
— Ничего…
— Зрелище двух влюблённых, прижавшихся друг к другу…
— Мне не нравится слушать подобные речи…
— Их объятия напоминают ещё и о том, что их ничто не разделит.
— Ха!..
Этот возглас вырвался у неё словно обольстительное запугивание. Он со смехом сказал:
— Мне словно говорят: «Перейди на ту сторону, ну же..!»
Она отступила назад на два шага, пока её спина не прижалась к развешенной на верёвке постиранной накидке. Затем она прошептала предупреждение уже серьёзным тоном:
— Я этого не позволю!
— Этого…! Чего этого?
— Этих слов.
— А дел?
— Я уйду отсюда в гневе!
«Нет, клянусь твоей драгоценной жизнью… Ты действительно намерена исполнить то, о чём говоришь? Неужели я ещё больший глупец, чем полагаю сам? Или ты хитрее, чем я себе представляю? Зачем ты заговорила о Ридване и его матери?… Или ты намекаешь на брак?.. Сильно ты её хочешь, Ясин?.. До безумия…»
Мариам внезапно сказала:
— Ох…. Что же меня держит здесь?
Она развернулась, затем наклонила голову, чтобы пройти под рядами сохшего белья, и его тревожный голос раздался за её спиной:
— Вы уходите не попрощавшись?
Она подняла голову над верёвкой с бельём и сказала:
— Входите в дома через двери [64] . Вот моё прощание…
И она быстрыми шагами направилась к двери на крышу, и исчезла за ней.
Ясин вернулся в гостиную и извинился перед Аминой за своё долгое отсутствие из-за жары в доме, затем ушёл к себе переодеться. Камаль с удивлением проследил за ним глазами, задумавшись. Когда он бросил взгляд на мать, то обнаружил, что она спокойна и уверена в себе: она закончила пить кофе и гадание на кофейной гуще. Он задался вопросом: а интересно, что будет с ней, узнай она о том, что происходило только что на крыше?… Его самого не покидала тревога с тех пор, как он случайно увидел тех двоих, что шептались там: он прошёл вслед за братом, интересуясь его долгим отсутствием. Да, Ясин сделал это. Неужели память о Фахми ничего не значила для него? У него не укладывалось такое в голове, ведь Ясин по-настоящему любил Фахми и очень скорбел по нему. Невозможно было сомневаться в его искренности, да и все эти «инциденты» случались слишком уж часто, а значит, Камалю просто не было известно о том, почему всегда Фахми связывали с Мариам. Покойный брат его знал о случае с Джулианом в то время. Затем прошло много времени, и казалось, он полностью забыл о ней и занялся другими, более серьёзными и срочными делами. Другого она и не заслуживала, и никогда не была ему ровней. На самом деле, Камалю следовало задуматься о том, можно ли забыть свою любовь. Любовь незабываема — в это он верил, но откуда было ему знать, любил ли Фахми Мариам в том же смысле этого слова, как это понимал или чувствовал сам Камаль? Может быть, это было лишь сильное желание, вроде того, что в данный момент владеет Ясином, или как то старинное желание, что испытывал Камаль к Мариам в переходном возрасте, и что тешило его мечты? Да, это тоже случилось в своё время, и Камаль испытывал из-за этого двойное мучение: и из-за желания, и из-за сожаления. Оба были одинаковыми
64
Входите в дома через двери — часть айата 189 суры 2 Корана.
Ясин вернулся из своей комнаты, переодевшись и приукрасившись. Он попрощался с мачехой и Камалем и ушёл. Через некоторое время они услышали стук в дверь гостиной, и Камаль пригласил войти посетителя — он был уверен, кто это мог быть. В комнату вошёл молодой человек примерно того же возраста, что и Камаль: низкорослый, привлекательной внешности, одетый в джильбаб и пиджак поверх него. Он направился к Амине и поцеловал её руку, затем пожал руку Камалю и сел рядом с ним… Несмотря на его обходительное поведение, его дружелюбие указывало на то, что он был здесь как член семьи, и даже больше: Амина стала запросто обращаться к нему, называя Фуадом и расспрашивая о здоровье отца, Джамиля Аль-Хамзави, и матери. Он отвечал ей, чувствуя радость и признательность за её гостеприимство. Камаль оставил друга с матерью и прошёл к себе в комнату надеть пиджак. Затем он вернулся и оба вышли из дома.
6
Они шли рядом до самых Красных ворот, держась в стороне от улицы Ан-Нахасин, остерегаясь пройти мимо лавки своих отцов… Камаль со своим высоким ростом и тщедушной фигурой и низкорослый Фуад привлекали своей несхожестью внимание людей. Фуад тихо спросил:
— Куда пойдёшь сегодня вечером?
Встревоженным голосом Камаль ответил ему:
— В кофейню Ахмада Абдо…
Камаль обычно определял направление, а Фуад соглашался с ним, несмотря на известную рассудительность. Камаль же был известен своими капризами и порывами, которые его товарищу казались смешными, вроде частых приглашений пойти с ним на холм Аль-Мукаттам, в цитадель или на крытый рынок, чтобы окинуть взором — по его собственному выражению — остатки истории и диковинки современности. Но на самом деле, на дружбу этих двоих не могла не оказывать влияние разница социальных классов, и то, что один из них был сыном владельца лавки, а другой — сыном его помощника. Это различие подчёркивалось ещё глубже тем, что Фуад с отроческих лет привык выполнять все поручения семьи Камаля: совершать покупки всего необходимого для дома господина Ахмада и в то же время пользоваться щедрым благоволением Амины, которая не скупилась ради него самой лучшей пищей — часто его приход к ним совпадал со временем обеда, и сама чинила ему одежду, оставшуюся от Камаля. С самого начала между ними установились отношения, где доминировал Камаль, с одной стороны, и Фуад подчинялся — с другой… И хотя со временем эти отношения перешли в дружбу, но психологическое влияние их так и не было искоренено. Обстоятельства сложились так, что Камаль не мог найти себе друга ближе, чем Фуад Аль-Хамзави, на все летние каникулы. Приятели его юности, одноквартальцы, не стали продолжать обучение до конца: среди них был один, который пошёл на службу сразу после окончания начальной школы и получения аттестата о профпригодности, был и другой, вынужденный заняться простейшей работой, вроде официанта в кафе на улице Байн аль-Касрайн или помощником у гладильщика в Хан Джафар. Оба юноши были его одноклассниками по начальной религиозной школе. Но все трое по-прежнему обменивались приветствиями как старинные приятели, всякий раз, как доводилось им встретиться: с одной стороны, приветствия их были наполнены уважением к Камалю, ибо его стремление к знаниям выделяло его, а с другой стороны, они были насыщены симпатией к нему, что брала начало в их скромных и непритязательных душах. Его же новые друзья, дружба с которыми завязалась в Аббасийи: Хасан Салим, Исмаил Латиф и Хусейн Шаддад проводили летние каникулы в Александрии и в Рас аль-Барре. Потому у него не осталось ни одного другого товарища, кроме Фуада.
Через несколько минут они уже были на пороге кофейни Ахмада Абдо и спустились в её странное помещение под землёй — она располагалась прямо под кварталом Хан аль-Халили, — направившись к свободному столику. Пока они сидели напротив друг друга за столом, Фуад смущённо пробормотал:
— Я-то полагал, что сегодня вечером ты пойдёшь в кино!
Эти слова выдали его собственное желание пойти в кино: почти наверняка оно обуревало его ещё до того, как он пришёл к Камалю домой, только он не рассказывал о том, и не потому, что не мог отговорить Камаля от его решения, а потому, что сам Камаль платил за билеты, если они ходили вместе: ему не хватало смелости намекнуть на это, пока они не уселись в кофейне, где его слова могли быть восприняты как невинное замечание.