Каирская трилогия
Шрифт:
— Проблему коптов и мусульман?…
Рияд Калдас на некоторое время умолк, а затем сказал:
— Я боюсь, что меня неправильно поймут…
Затем, ещё немного помолчав, продолжал:
— И не забывай, что несмотря на всё, сейчас у нас золотой век. Шейх Абдуль Азиз Джавиш в прошлом предлагал мусульманам делать себе обувь из нашей кожи…
— И как мы можем искоренить эту проблему?
— К счастью, она растворилась в общенациональной проблеме. Сегодня проблема коптов — это проблема всего народа. Если угнетают народ, нас тоже угнетают, а если народ освобождается, то
«Счастье и мир… Это мечта. Моё сердце оживёт только с помощью одной лишь любви. Но когда мой ум найдёт верный путь? Когда же я заявлю тем же тоном, что и мой племянник Абдуль Муним „да, да“? Моя дружба с Риядом научила меня как нужно читать его рассказы. Но как мне поверить в искусство, когда саму философию я нахожу историями, что не годятся для жизни?»
Тут вдруг Рияд спросил его, искоса поглядев на него:
— О чём ты сейчас думаешь?… Скажи мне правду!
Камаль догадался, что стоит за его вопросом, и откровенно ответил:
— Я думал о твоих рассказах!
— Тебя не огорчает моя откровенность?
— Меня? Да простит тебя Аллах…
Рияд виновато засмеялся, а затем спросил:
— А ты читал мой последний рассказ?
— Да, он довольно милый, но мне кажется, что искусство это несерьёзно. Хотя замечу, что неизвестно, что из двух: работа или забава играют более важную роль в жизни человека. Ты образованный специалист в области наук, и возможно, тебе известно о них намного больше, чем всем прочим людям, не учёным, но вся твоя деятельность понапрасну тратится на эти рассказы, и я иногда задаюсь вопросом: «В чём именно наука помогла тебе?»
Рияд Калдас воодушевлённо заявил:
— Я взял из науки и перевёл в плоскость искусства искреннее служение истине, готовность смело противостоять фактам, какими бы горькими они ни были, беспристрастность суждений и всеобщее уважение ко всем живым существам…
«Громкие слова, но какая связь между ними и смешными рассказами?»
Рияд Калдас поглядел на Камаля и прочитал сомнение на его лице, затем громко рассмеялся и сказал:
— Ты плохо думаешь об искусстве. Но я утешаюсь тем, что ничто на этой земле не может спастись от твоих сомнений. Мы всё видим и понимаем своим умом, но живём-то сердцем! Вот ты, например, несмотря на свой скептицизм, любишь, работаешь вместе с другими и более-менее участвуешь в политической жизни своей страны. И за каждой из этих сторон стоит сознательный или неосознанный принцип, не уступающей по своей силе вере. И искусство это выразитель человеческого мира. И помимо этого, некоторые авторы внесли вклад в искусство, участвуя в мировой полемике идей. В их руках искусство превратилось в один из видов борьбы за мировой прогресс. Искусство не может быть несерьёзной деятельностью…
«Он защищает искусство или ценность самих его деятелей?.. Если бы у продавца дынь были способности вести дебаты, он доказал бы тогда, что играет важную роль в жизни человечества. Вполне возможно, что у всякого есть своя ценность по сути, как и возможно также, что такой ценности не может быть. Сколько миллионов человек сейчас, должно быть, испускают свой последний дух?! И одновременно с этим сколько детей плачут, потеряв
Камаль сказал:
— Кстати, по поводу мировой полемики идей, о которой ты говорил. Позволь мне рассказать тебе о том, как она отражается в небольшом масштабе в нашей семье. У меня есть племянник — сын сестры — который является одним из членом «Братьев-мусульман», и есть ещё один племянник — но только коммунист!
— Такая картина, должно быть, будет в каждом доме рано или поздно. Мы больше не живём как джинн в запечатанном кувшине. А разве ты не думал о таких вещах?
— Я читал о коммунизме, ещё когда учил материалистическую философию, наряду с книгами о фашизме и нацизме…
— Ты читаешь и понимаешь, как историк без истории. Надеюсь, что день, когда ты выйдешь из этого состояния, ты сочтёшь своим новым рождением.
Камаль был недоволен этим замечанием, ибо с одной стороны оно было язвительно критичным, но и не было лишено истины, с другой. И чтобы избежать комментариев на эту тему, он сказал:
— Ни мусульманин, ни коммунист в нашей семье не обладают твёрдым знанием о том, во что же они верят!
— Вера — это вопрос воли, а не знаний. Даже самый простой христианин сегодня знает о христианстве много больше, чем он знает о христианских мучениках, точно так же и у вас в исламе…
— А ты веришь в какое-либо из этих учений?
— Я, без сомнения, презираю фашизм и нацизм и прочие диктаторские режимы. Но коммунизм может создать мир, свободный от бедствий — расовых и религиозных различий, а также классовых конфликтов. Но моё первостепенное внимание сосредоточено на искусстве…
В голосе Камаля прозвучал дразнящий тон:
— Ну а ислам уже создал такой мир, о котором ты говоришь, более тысячи лет назад…
— Но это религия, а всякая религия — это миф, в отличие от коммунизма, который является наукой.
Затем поправив себя, он улыбнулся и сказал:
— А мы имеем дело с мусульманами, а не с исламом..
Улица Фуад предстала перед ними очень многолюдной и шумной, несмотря на сильный холод. Рияд внезапно остановился и спросил Камаля:
— А как тебе идея съесть на ужин макарон и выпить хорошего вина?
— Я не пью в таких местах, где полно людей, лучше пойдём в кафе Акаша, если хочешь…
Рияд Калдас засмеялся в ответ:
— Как тебе даётся вся эта солидность? Очки, усы, да ещё и традиции! Ты освободил свой разум от всяких оков. Тело же твоё сковано цепями. Ты создан — по крайней мере, твоё тело — чтобы быть учителем!..
Намёк Рияда напомнил ему об одном мучительном инциденте, когда он присутствовал на дне рождения одного из коллег, и все выпили, а затем захмелели. Кто-то стал нападать на него, высмеивая его голову и нос, пока все не расхохотались. Вспомнив о своей голове и носе, он тут же вспомнил и Аиду и те далёкие дни, когда она заставила его стесняться собственных недостатков. Странно, что тогда его переполняла любовь, от которой больше не осталось ничего, кроме этого болезненного осадка на душе…
Рияд потянул его за руку и сказал: