Каирская трилогия
Шрифт:
«Хуснайн-парикмахер — человек плотного телосложения, из тех немногих типажей, на которых мало отражается ход времени: почти ничего в нём, за исключением волос, не изменилось, хотя ему, несомненно, уже перевалило за пятьдесят. На этих людях лежит милость Господня, раз Он сохранил их здоровье! А Дарвиш?.. Лысый. Но таким он был всегда, хотя сейчас ему уже шестьдесят. До чего же у него сильное тело! Я тоже был таким в свои шестьдесят, однако мне уже стукнуло шестьдесят семь! До чего я стар! Одежду свою — и ту отдал перекраивать, чтобы её можно было подогнать под то, что осталось от моего тела. Когда смотрю на фотографию, висящую в моей комнате, то не признаю сам себя. Аль-Фули, этот подслеповатый бедняга, моложе Дарвиша, но не будь его подмастерьев, он бы не смог сам проделать путь. Абу Сари — пожилой
— Господин…
Он обернулся назад, туда, откуда донёсся голос, и увидел Умм Ханафи, несущую маленький поднос, на котором стояла бутыль с лекарством, пустая кофейная чашечка и стакан воды, наполовину полный.
— Ваше лекарство, господин…
От её чёрного платья повеяло кухонными запахами. Эта женщина стала со временем частью семьи. Он взял стакан и наполнил чашку наполовину, затем снял пробку с бутыли и накапал из неё в чашку четыре капли. Прежде чем отведать вкус лекарства, поморщился, затем проглотил его.
— Пусть оно принесёт вам здоровье, господин…
— Благодарю. Где Аиша?
— У себя в комнате. Да вознаградит Аллах терпением её сердце!
— Позови её, Умм Ханафи.
«У себя в комнате или на крыше — какая разница?»… По радио всё так же передавали песни в насмешку над молчаливой печалью, нависшей над этим домом. Господин Ахмад всего два месяца как был вынужден стать домоседом, а со смерти Наимы прошёл год и четыре месяца. Мужчина попросил разрешения слушать радио из-за насущной потребности в развлечении. Аиша ответила ему: «Конечно, папа. Да избавит вас Господь наш от бесполезного сидения дома». Он услышал шелест, обернулся и увидел, как подошла Аиша в своём чёрном платье и длинном головном платке, закрывавшим также грудь и плечи, и такого же чёрного цвета, несмотря на жару. К её светлой коже примешивалась странная синева — признак депрессии. Он мягко сказал:
—
Однако она не сдвинулась с места и ответила только:
— Мне и так удобно, папа.
Последние дни научили его не пытаться исправить своё мнение о чём-либо.
— Что ты делала?
Она ответила ему, хотя на лицо её не выражалось абсолютно ничего:
— Я ничего не делала, папа.
— Почему ты не выходишь из дома с твоей мамой, чтобы посетить благословенные святыни? Разве это не лучше, чем оставаться здесь в одиночестве?
— А зачем мне посещать святыни?
Её слова как будто застали его врасплох, но он всё же спокойно ответил:
— Чтобы просить Господа послать терпения твоему сердцу.
— Аллах есть везде, и дома с нами тоже!..
— Конечно. Я имею в виду, Аиша, выйди из этой изоляции. Навести свою сестру, навести соседок, взбодрись…
— Я не в силах видеть Суккарийю, там у меня нет знакомых. Больше нет. И я не в состоянии ходить по гостям…
Отвернувшись от неё, он сказал:
— Я бы хотел, чтобы ты проявила терпение и обращала внимание на своё здоровье…
— На своё здоровье?!
Она произнесла это слова с неким изумлением, и он подчеркнул:
— Да. К чему скорбеть, Аиша?
Несмотря на своё состояние, она соблюдала приличия в обращении с отцом, к чему уже давно привыкла, и потому ответила так:
— А к чему жить, папа?..
— Не говори так. Тебя ждёт великая награда у Аллаха!..
Она склонила вниз голову, чтобы скрыть слёзы в глазах, и сказала:
— Я бы хотела уйти к Нему, чтобы получить эту награду там, а не здесь, папа!..
Затем она мягко отступила назад, и прежде чем покинуть его комнату, постояла немного, будто вспомнив что-то, и спросила:
— Как ваше здоровье сегодня?
Он улыбнулся:
— Слава Богу. Самое важное — это твоё здоровье, Аиша…
Она вышла из комнаты. Где в этом доме найти ей покой? Он принялся мерить взглядом улицу, пока не остановился на силуэте Амины, возвращавшейся со своей ежедневной прогулки. На ней было пальто, а на лице покрывало. Передвигалась она медленно До чего же постарела!.. Он слишком полагался на её здоровье, вспомнив о её старухе-матери. Однако Амина выглядела старше своих лет — шестидесяти двух — по крайней мере, лет на десять. Прошло достаточно много времени, прежде чем она вошла к нему и спросила:
— Как вы, господин мой?..
Высоким голосом, которому он придал требуемые резкие нотки, он сказал:
— Как ты сама?! Машалла! Ушла ещё на рассвете, святая угодница?!
Она улыбнулась:
— Я посещала усыпальницы госпожи нашей Святой Зейнаб, а ещё господина нашего Хусейна. Молилась за вас и за всех…
С её возвращением к нему вновь пришли уверенность и покой, и он почувствовал, что теперь можно просить у неё всего, чего он захочет без всяких колебаний:
— Разве правильно, что ты оставляешь меня одного всё это время?!
— Вы сами мне позволили, господин мой. И к тому же я отсутствовала недолго, на то была необходимость. Мы очень нуждаемся в молитве. Я умоляла господина нашего Хусейна помочь вернуть вам здоровье, чтобы вы вновь могли двигаться сколько пожелаете. Ещё я молилась за Аишу и всех остальных…
Она принесла себе стул и села. Затем спросила его:
— Господин мой, вы приняли лекарство?.. Я напомнила Умм Ханафи…
— Лучше бы ты напомнила ей сделать что-то получше!..
— Это ради вашего здоровья, господин мой. В мечети я слышала прекрасную проповедь шейха Абдуррахмана. Он говорил, господин мой, об искуплении грехов, о том, как стереть их. Это была замечательная проповедь. Если бы я только могла запомнить её наизусть, как когда-то в былые времена!..
— У тебя лицо побледнело от пешей прогулки. Это всё вопрос нескольких дней, прежде чем ты тоже станешь пациенткой врача!..
— Да сохранит Господь! Я и выхожу только затем, чтобы посетить могилы членов семейства Пророка. Как же меня постигнет вред?
Затем она добавила:
— Ох, господин мой. Я чуть не забыла. Повсюду только и ведут речь, что о войне. Говорят о нападении Гитлера..!
Мужчина с интересом спросил:
— Уверена?
— Я слышала это не один, а сто раз. Гитлер напал… Гитлер… напал…