Как приручить Обскура
Шрифт:
— Он бы прожил ещё целый год!.. — прошептал Криденс.
— Не год, — поправил Грейвз. — Несколько месяцев. Может быть, дотянул бы до середины осени.
— У него ещё было несколько месяцев… — повторил Криденс. — Он не увидит эту весну… и эту осень… Он мог бы ещё прожить!.. Это последнее, что у него оставалось…
— Это просто дерево, — мягко сказал Грейвз, не понимая, почему Криденс так огорчён. — Ему, наверное, четыреста лет, он был уже старым. Не грусти.
— Вы говорили, — тот вскинул голову, — говорили, что магии подвластна жизнь и смерть! Магия может
— Магия может поддерживать жизнь, — спокойно сказал Грейвз. — Она не может создавать её. Или возвращать. Это невозможно, Криденс. Он умер.
— Почему я убиваю, даже если этого не хочу?.. — тот смотрел в ответ со слезами. — Это была бы его последняя осень!.. Он ждал её!.. Он не хотел умирать — так!..
Криденс побежал к дубу, схватился за него, прижался щекой к жёсткой бугристой коре. Он гладил её пальцами, что-то шептал, из его рук струился едва различимый чёрный дымок.
Грейвз стоял в стороне, ждал, пока тот попрощается, будто дуб был его хорошим знакомым. Дуб был просто деревом, Персиваль не испытывал к нему никакого сочувствия. Это ведь не человек. Он и людей-то жалеть не умел, что уж говорить о дубах, рыбках и птичках.
Но что-то происходило.
В воздухе отчётливо пахло молодой листвой. Сильной, свежей, какая бывает в начале мая, когда почки на деревьях разрываются с отчётливым треском, и оттуда выстреливает упругий зелёный лист, остро пахнущий соком.
Грейвз поднял голову.
Дуб шелестел.
На глазах из засохших веток тянулись молодые побеги, к почерневшей коре возвращались краски, почки набухали и лопались, листья разворачивались к ветру. Даже трава у корней, едва очнувшаяся после зимы, воспряла и выпрямилась, расцвела золотыми одуванчиками с резными листьями.
Листва становилась всё гуще. Она закрыла все ветки, закрыла небо, весёлая, радостная… живая. Грейвз смотрел, задрав голову, и чувствовал, как по лицу текут слёзы. Первый раз за семнадцать лет — от непередаваемого никакими словами прикосновения к чуду. Потому что Криденс не знал таких заклинаний. Потому что таких заклинаний нет. Потому что заклинания не умеют возвращать жизнь. Потому что всё, что он знал раньше — не было магией.
Магией был Криденс.
Чёрное и журавли
— Расскажи… Расскажи… Расскажи мне про мальчика… — шептала темнота. Грейвз открыл глаза и уставился в потолок. Он слушал голос и лежал без движения, почти безучастный. Он ужасно устал. Дразнящий шёпот был насмешливым, не умолкал.
— Расскажи мне про мальчика…
Он шептал из каждого угла комнаты, заполнял спальню, густой, шелестящий. Грейвз протёр слипающиеся глаза, откинул одеяло и встал. Посмотрел на палочку на ночном столике, зевнул, босиком подошёл к окну. Золотые цветы на картинной раме потянулись к нему, но отпрянули, как только он подошёл вплотную. Грейвз перелез через картинную раму, спрыгнул в мягкую росистую траву. Земля была тёплой. Он нашёл глазами тропинку. Тёмный лес шелестел вокруг, белые цветы качались на упругих ветках. Грейвз сорвал один, поднёс к лицу, глубоко вдохнул.
— Расскажи… —
— «Расскажи», — передразнил Грейвз. — Хуй полижи. Три часа ночи, блять, как ты достал меня со своими разговорами!
Тропинка привела его на край поляны, где сидели двое. Один — на старом пне, похожем на трон, второй — на земле, обнажённый, в ошейнике, с опущенной головой. Гриндевальд наматывал железную цепь на пальцы и улыбался.
— Криденс, твою м-мать, — с чувством сказал Грейвз. — Прости, не имел счастья знать эту чудесную женщину. Почему ты не в постели?
Криденс поднял голову и посмотрел на него с недоумением. Шёпот стих.
— Что ты вообще здесь делаешь? — спросил Грейвз. — Голый. В лесу. Ночью.
Тот поднял руку, удивлённо потрогал ошейник и поднялся на ноги. Цепь распалась на звенья, растаяла в воздухе.
— Простите, сэр, — скорее удивлённо, чем виновато, ответил Криденс. — Я не знал, что уже так поздно.
Он поёжился от ночного ветерка, обхватил себя за плечи. Одежда начала проступать на нём, как на колдографии под действием проявителя — брюки, белая рубашка, жилет, узкий галстук. Криденс подошёл ближе, насупленно глянул из-под бровей.
— Простите, сэр, — скорее виновато, чем удивлённо, повторил он.
— Выпрямись, сколько раз тебе повторять, — тихо сказал Грейвз. Приложил ладонь к его щеке, Криденс мотнул головой, прижимаясь к ней — и улыбнулся, глядя в глаза.
— Он не твой, — сказал Гриндевальд, покачивая блестящим ботинком. — Я его отниму. Я сильнее тебя. И ласковее, — он усмехнулся, провёл языком по зубам.
Грейвз заслонил Криденса от его взгляда, посмотрел на Гриндевальда в упор, прямо.
— Знаешь, что, — почти без раздражения сказал он и сунул руки в карманы домашнего халата. — Это мой лес. Это мой сон. И это мой мальчик.
Он почувствовал, как Криденс выпрямился за спиной. Гриндевальд, сцепив пальцы на колене, ухмылялся и молчал. Грейвз смотрел на него и впервые понимал, что ему больше не страшно. Не страшно потерять себя и не страшно потерять Криденса — потому что Криденс стоял у него за спиной, за плечом, и, без разрешения сунув руку ему в карман, нашёл его ладонь, чтобы переплести пальцы.
— Ты однажды сказал, что меня нет, — проговорил Грейвз, поглаживая Криденса по руке. — Что от меня есть только оболочка — одежда и выражение лица. Помнишь, Геллерт?..
— Ты не сможешь меня обыграть, — тот покачал головой. — Посмотри, что с тобой стало — а ведь я даже не старался в полную силу, я приходил к тебе пару раз в неделю на несколько часов. Что с тобой будет, если я возьмусь за тебя по-настоящему?..
— Это что-то личное, верно?.. — сказал Грейвз. — Что-то во мне было тебе так нужно, что ты решил украсть мою жизнь. Что это, Геллерт?.. Тебе было одиноко?.. — Он склонил голову набок. — Твои последователи не любят тебя?.. Хотел почувствовать, каково это — когда люди идут не за твоими идеями, а за тобой?.. Какой секрет ты искал во мне, Геллерт?.. — спросил он. — Боялся, что если бы ты задурил голову кому-то другому — я бы тебя раскусил?.. Раскусил бы, не сомневайся.