Каллиграфия
Шрифт:
– Пускай себе смотрят! Побег Джулии окончательно меня доконал, - устало произнес тот.
– Но ты ведь любишь ее?
– Да если б она была при смерти и требовалась бы пересадка сердца, я б, не задумываясь, отдал свое.
***
– В гробу я видала этих клеветников!
– запальчиво говорила Мирей, сминая студенческую газету.
– Надо же, чего понаписали! Многострадальная Аннет повествует о плене, справедливая Аннет дает показания, принципиальная Аннет ратует за поддержание престижа Академии! Она,
Далее филиппика ее переходила в цепь неразборчивых французских выражений с примесью едкостей на итальянском, где эвфемизмами даже и не пахло. За крепкими обличительными высказываниями следовал шквал отборных ругательств, к счастью для Розы, тоже на французском, поскольку всё негодование подруги целиком обрушивалось
на ее солнечную головку. В этот послеполуденный час Мирей посчастливилось застать Розу в гостиной за вышиванием, пустым, по ее разумению, занятием.
– Бросай, - сказала она, - свое шитье и посмотри, до чего мы докатились! Синьор Кимура у нас теперь лицедей и заговорщик, Жюли и Джейн - в категории «неприкасаемых», а Франческо - передаю дословно - «легкомысленный и слабовольный чудак». Ну, каково?!
– Для Росси наказание смягчат, - кротко заключила та.
– Нет, ну ты подумай!
– кипела Мирей.
– Безобразники! Каких людей опорочили!
– Да, непростительная халатность, - подтвердила Роза, - пускать такое в печать.
– Надо пойти и накостылять проныре Аннет по первое число!
– сжала кулаки француженка.
– Как ты считаешь?
– Накостылять?
– испугалась Соле.
– Мне кажется, твой план требует доработки.
– Осторожничаешь!
– презрительно ввернула Мирей.
– Вот выловим Кианг, наденем маски и в темноте... того... подкрадемся. Ух, потеха будет!
– Ерунда, - уверенно сказала Роза.
– Эдак мы только хуже сделаем. Ты хочешь мстить в открытую, а надобно деликатно. Дипломатический, понимаешь ли, нужен подход.
– De quoi?[50]
– Напишем в редакцию студенческой периодики, что, мол, так-то и так-то, к вам поступили ложные сведения. Опровергнем, так сказать, гнусную ложь.
– Анонимно?
– Ну, разумеется! Помнится мне, Арсен Люпен[51] ловко манипулировал людьми при помощи газетных объявлений.
– А что?
– просияла Мирей.
– Идея, достойная Наполеона! Как она мне самой в голову не пришла?
– И главное, руки марать не придется, - торжествующе заключила советчица.
Последний аргумент окончательно перевесил чашу весов, склонив француженку к методу тактичному и куда более результативному.
Роза, бесспорно, не могла оставаться равнодушной к событиям, касавшимся хоть и не ее непосредственно, но всё ж бросающим тень на четвертый апартамент. Однако много более волновало ее отсутствие Елизаветы, одной из тех искренних и доброжелательных критиков, которые могли по достоинству оценить ее художественные
– А ваша труба под землею искать умеет?
– осторожно поинтересовалась у профессора Роза, не имея на уме ничего худого.
– Прикуси язык!
– процедила Мирей, ущипнув ее за руку.
– Что несешь, а?!
Донеро с тех пор пребывал в глубокой печали, и казалось, смысл жизни для него навеки утрачен. Лишиться любимой ученицы! Что ж, сперва она горевала по географу, теперь он по ней. Вполне закономерно.
– Я, - говорила Роза, шагая по яркому весеннему парку, - как раз начала пробовать абстракционизм. По ее наставлению, кстати! А она словно бы нарочно пропала! Подевалась невесть куда!
– Молись, чтобы из твоего «невесть куда» она воротилась живой и невредимой, - ворчала Мирей, грузно ступая рядом. Когда у нее портилось настроение, она всегда топала, как слон.
– Да уж буду, и не сомневайся! Мало того, что моя, не побоюсь этого слова, муза сгинула, так с весною еще и аллергия обострилась. Вот что сейчас цветет?
– Алыча, - без выражения произнесла Мирей.
– Апчхи!
– Пусть исполнятся твои желания!
– таким же бесцветным тоном проговорила она, озвучив сие несуразное высказывание затем лишь, что так принято в Провансе.
– Еще слива, по-моему... И вишня.
– А-апчхи!
– Любви тебе!
– мрачно сказала француженка, искоса взглянув на Розу.
– Ах да, и сирень, под окнами химической лаборатории.
– А-а-апчхи!
– расчихалась Роза и полезла в карман за платком.
– Пусть дни твои длятся вечно...
– совсем уж хмуро присовокупила Мирей.
– Как странно ты выражаешься, - прогнусавила художница и принялась сморкаться.
– Отдаю дань традиции, ничего личного, - понурившись, буркнула та.
«Милая, добрая Франция! Как скучаю я без тебя! Без твоих песен, т в о и х абстракционистов и без моего Жана!» - с болью подумала она, ощутив, как подкатывает к горлу жгучая волна, а на глаза наворачиваются слезы.
***
У Морриса Дезастро день с утра выдался пренеприятнейший. Всё у него не клеилось: с подручными он повздорил, бутыль лучшего шампанского расколотил вдребезги, и, по последним сведениям, его незаменимого консильери застрелили на собственной шхуне при входе в порт Пиреи. Сидя в дорогом эбеновом кресле, он в бессильной ярости комкал полу своего пальто, и на лбу его пролегли морщины под стать американским каньонам.