Каллиграфия

Флоренская Юлия

– Ты жизнь моя, - оглушительным шепотом проговорил Кимура.
– И я б не мог вообразить с собою рядом никого прекрасней. Позволь же мне сопутствовать тебе.

– Совсем-совсем повсюду?
– подняла глаза Джулия.

– Так, чтоб тебя не тяготить.

– Нам всё же стоит договориться, - проронила она, дрогнув от предстоящего объяснения.
– Я потому так долго вас чуждалась, что не была уверена...
– она запнулась, подыскивая слова.
– Вы согласитесь быть мне просто братом?

– Братом?
– переспросил Кристиан, и ей не удалось

уловить его интонацию, отчего волнение ее заметно возросло.

– А я для вас буду сестрой. Что ж тут такого?

Она зажмурилась, предвидя, к чему приведет столь неуклюжее и рискованное откровение. Ведь иного подобное высказывание изрядно бы озадачило, ввело бы в заблуждение и, вернее всего, охладило бы любовный пыл настолько, насколько мороз побивает преждевременно распустившиеся почки. Но, вопреки ее предчувствию, Кристиан лишь крепче сжал ее в объятиях.

– Идеально!
– прошептал он, и, несмотря на темноту, Джулия могла бы поклясться, что он светится от счастья. Ибо его «идеально» не отдавало ни каплей фальши и содержало в себе в равной степени безоговорочное согласие и граничащий с самозабвением восторг.

– Ты будешь восхитительной, безмерно обожаемой моей сестрою!

Тут уж настал ее черед засветиться от ликования.

– Как? Вы... Вы не против?

– Еще бы не против!
– звонко рассмеялся Кристиан.
– Да я и мечтать не смел о столь дивном предложении! Что может быть желанней и чище этого?!

Ночь блистала мириадами звезд; проплывали, минуя месяц, седые облачка. Луг преобразился и замер, завороженный убранством небес и непорочностью той любви, коей стал он свидетелем. Свежо и просторно было там. «Ш-ш-ш», - танцевали на ветру ветви ивы. «Р-р-ш, р-р-ш», - гнулся у озерного берега тростник. Где-то заунывно прокричал и метнулся к земле чеглок.

Безвестные путники условились дождаться рассвета. Они пересекли низменность, взобрались на холм, и в свете луны перед ними расстелилась бескрайняя степь.

– Где мы?
– с придыханием спросила Джулия.

– Не берусь предположить, - сказал Кимура.
– Хотя... Быть может, это Сирия. А может, Ливан.
– И потом, отвечая скорее своим мыслям: - Думаю, Аризу не станет возражать, если я выполню обещание чуть позже.

– Какое обещание?
– вскинула голову Венто. Но тот лишь ласково привлек ее к себе и поцеловал в лоб.

Шел пятый час, когда на востоке заалело небо. Озарились макушки заспавшихся деревьев, отступила тьма, и то, что открылось нашим пилигримам, превзошло все их чаяния. Степь, насколько хватало глаз, сверкала золотом, подобно драгоценному слитку непомерной величины. Нетронутая, густо колосилась пшеница, да разливалась в воздухе беззаботная песня жаворонка. На широком, предваряющем ниву тракте лежала глубокая пыль; казалось, ступишь в нее - провалишься по колено. Теплый ветер гнал золотые волны, проникал под кожу, вливал золото в артерии, и новое, безудержное стремление к свободе зарождалось в душе. Вдохнув полной грудью, Джулия обернулась к учителю и, встретив его восторженный взгляд, схватила за руку.

– Быстрей, туда!

Кристиан последовал за ней с готовностью, с почти детским увлечением, как если бы она звала его в сказку. И вспомнилось ему, как не в совсем благополучные годы отрочества он вот так же гулял в рапсовых полях Южной Кореи, и, как

позднее, в юности, убегал в девственные леса Сихотэ-Алиня, чтобы забыться, побороть уныние и стряхнуть ярмо гнетущих забот. Но теперь всё обстояло совершенно иначе: теперь он шел не утолить печаль, но приобщиться к торжеству природы и разделить переполняющую его радость с самым дорогим для него человеком.

Они удостоили желтую дорогу несколькими парами следов, и Джулии представлялось, будто ступает она в бархатных башмаках, а дорога вымощена рахат-лукумом. Как отрадно было стоять потом в океане из спелых колосьев, легко-легко касаться ворсистых соцветий и вдыхать теплый и пряный аромат злаков! Они танцевали и смеялись, не замечая ничего вокруг: ни того, как по тракту прошел в тяжелых сапогах черный от загара пахарь, ни воловьей упряжки, везшей с бахчи оранжевые дыни, ни взвившейся над полем стаи грачей с лоснящимися от солнца крыльями...

Они были счастливее всех на свете, и этот мир по праву принадлежал им.

[50] Что-что? (фр.)

[51] Арсен Люпен - известный персонаж книг Морриса Леблана, джентльмен-взломщик, грабитель и следователь в одном лице.

[52] Праздник цветения сакуры (яп.)

Глава 26. Расстрел на десерт

Когда, упоенные свободой и любовью, Джулия и Кристиан возвратились на виллу, они попали прямиком к упаднически настроенному Актеону, чей тон и резкие манеры вынудили счастливцев несколько умерить эмоции.

– Где вы пропадали? Ситуация нешуточная!
– раскрасневшись от негодованья и размахивая у них перед носом ножницами для подрезки листьев, говорил грек.
– Моррисовы люди рыщут по окрестностям и вселяют страх в честных граждан! Грабежи и поджоги - это еще цветочки! Люси предупредила, что убить для них плевое дело и что серп их, в первую очередь, - Тут его рука взметнулась к подбородку, - пройдется по головам богачей и иже с ними.

– Ох уж эта Люси!
– воскликнул Кимура.
– Она всё видит в неверном свете!

– Если хочешь с ней перемолвиться, она в моем кабинете, - взглянув исподлобья, проговорил Актеон. О возможном переселении он распространяться не стал, так как помощница весьма недвусмысленно дала ему понять, что Кристиана оповестит сама. Однако сие намерение что-то уж быстро выветрилось у нее из головы, и при встрече она ни знаком, ни намеком не указала человеку-в-черном на то, что собирается съезжать. Ее воображенье занимал лишь его вычерченный профиль, филигранные черты, гордая осанка, прямой, проницательный взгляд... И не хотела она замечать, что взгляд этот не несет в себе теплоты, как бывало прежде, а речи его содержат более формальностей, нежели ласковых обращений. Не промелькнет отныне озарение улыбки на точеном его лице, не дрогнет он, услыхав мелодичный ее голос или завидев вдалеке ее силуэт. Приписав поспешность, с какою действовал он при похищении Джулии, всего-то угрызениям совести и обостренному чувству ответственности учителя за ученика, Люси добровольно закрывала глаза на столь очевидные признаки охлаждения, поощряя в себе надежды на то, что дружественные их отношения вскоре перерастут в нечто большее. О, как обманывалась она! Сколь понапрасну тратила свои чары и красноречие! Джулия завладела его сердцем, подобно Цирцее. И пока истина скрывалась для Люси за туманом самообольщения, пока тонкая нить ее дружбы с Кристианом не оборвалась, можно было рассчитывать на то, что она не переступит известной грани, коей не существует уже для возревновавшей женщины.