Калтонхолл
Шрифт:
Едва он открыл лавку и встал за прилавок, к нему зашел его сосед - нортоновский портной Гаст.
– Здравия тебе и жене, старче.
– поприветствовал хозяина Гаст.
– Каковы дела нынче?
– Рад видеть, сосед.
– дружелюбно ответил ему Феланий. - А дела - что дела... Живем - и ладно, вон страсти-то вокруг какие творятся!
– Да, война - дело такое... добра не жди. Хотя, говаривают, кому-то она что мать родна.
– Не про нас то, уж точно...
– со вздохом отозвался лавочник.
– Ты с чем пожаловал-то, Гаст? Управитель за чем послал ко мне?
– Нет у меня больше управителя, старче. Ушел
– удивил он.
– Это как же? И к кому теперича? Тканью-то, почитай, окромя них никто и не помышляет в Калтонхолле.
– А ни к кому, прочь я отсюдова подамся.
Феланий удивленно воззрился на гостя, но голос Гаста был предельно серьезным. Старик начал понимать, куда клонит его собеседник, и это ему не понравилось.
– Я с чем зашел-то, Феланий.
– продолжил портной.
– Знаю тебя давно, дружны были - вижу доброе сердце у тебя. Должок хочу отдать тебе сторицей.
– Это ж когда ты мне задолжать-то успел?
– еще сильней удивился Феланий.
– За тот раз, с ростовщиком что ль? И думать забудь, сполна ты отплатил.
– И за то тоже. Выручали вы с женой меня всегда, даже когда родичи отвернулись, вот и хочу отблагодарить. Завтра в вечер предлагаю тебе со мной бежать из города.
Правильно думал Феланий, куда ведет его посетитель, и посему лишь нахмурил тронутые сединой брови, запустил руку в бороду и молча укоризненно покачал головой. Но Гаст расценил его жест как знак неверия того в успех побега из окруженного нежитью города.
– Не наобум действую, старче!
– убеждающе сказал он.
– Уговор есть у меня с рыбаками из Маствилла, они меня в ночь заберут и до разливов сплавятся - а там все дороги наши. Ты умный человек, Феланий, понимаешь, поди, что не устоит Калтонхолл.
– Да как у тебя совести хватает, Гаст!?
– рассерженно выкрикнул лавочник опешившему гостю.
– Это ж надо - из собственного дома поджав хвост бежать! Измена это!
Не ожидал портной, что слова его настолько разозлят старика, но за словом в карман не полез:
– А ты не стыди меня! Сам не без греха - слыхал я, как ты старье всякое Ниветту втридорога продал, по его незнанью!
Феланий вспыхнул и вцепился пальцами в свой прилавок, но Гаст продолжил:
– И совесть моя чиста. Я на верность Аддерли не присягал и в бой за него идти не обязан. Что мать моя покойная, что я сам исправно в казну города монету на содержание войска платили, от себя отрывали. А как в нем нужда возникла - где оно, это войско? Империи его наместник отдал, даже не супротивляясь! А давеча сам с преступником связался - из темницы вытащил да к совету привлек. Мальчишки сказали - в сей час ходит он у южных ворот, указывает, важного строит! Так что, ежели кого изменником и называть - то самого Аддерли и его прихлебателей!
Здесь Феланий взорвался:
– Не смей доброе имя позорить, трус! Такие, как ты - хуже врагов! Пока живот набит - в рот хозяину смотрят, а чуть что - нож в спину воткнут! И родных, и друзей бросят, и совесть свою заодно!
Старик подумал о своей больной Элен, и от одной только мысли, что он вот так оставил бы ее в осажденном городе, вскипел пуще прежнего. Распалившись, он схватил первое, что попалось ему под руку - железные клещи - и вышел из-за прилавка прямо к Гасту:
– А ну, убирайся отсюда подобру-поздорову, погань шкурная! Чтоб духу твоего здеся не было! А не то, Небо свидетель,
Гаст, не на шутку испугавшись разбушевавшегося невесть с чего соседа, отскочил к двери и выпалил:
– Да ты из ума выжил, старик! Сгинешь здесь с кошелкой своей, только и всего!
– и со всех ног вылетел из лавки Фелания, хлопнув дверью.
Старый сапожник опустил клещи и подумал:
"Ишь, как оно бывает - сколько лет знаешь человека, а узнаешь вот так... Гнилой оказывается, нутром-то, даром что снаружи чист да лощен. И ведь говорит-то складно, ажник сам верит... Тьфу, мерзость! Такой мать продаст и глазом не моргнет!"
_______________________________________________________________________
Рабочий из доков Рыжий Роб проснулся на грязном матрасе в одной из комнат Калтонхоллской лечебницы, что при светлице. Пахло какими-то травами, перегаром, давно не мытым телом и дерьмом. Он пошевелился на койке, чутко прислушиваясь к собственному телу. Замотанную какой-то тряпкой кружащуюся голову пронзила сильная тупая боль слева, но все-таки терпимая. На затылке под повязкой обнаружилась шишка размером с полкулака и саднила левая бровь. Он оглядел свою правую руку, жутко изувеченную давеча в таверне Матильды, но вместо ужасающей раны, что была вчера, он увидел лишь рваный белесый шрам на месте перелома. Рука даже не болела, но ощущалась как не своя и плохо слушалась, Роб попытался сжать кулак, но пальцы лишь бессильно согнулись в его жалкое подобие.
"Гиббс, сволочь!" - подумал рабочий, осознавая, что остался калекой.
– "Чума на тебя и дружков!"
Тут же Роб понял, что грозить управляющему Аддерли глупо - рабочий помнил, как тот упал на пол с разбитой Дереком башкой. При этих мыслях на губах Роба появилась ухмылка, которая начала сходить, когда он продолжил восстанавливать события ночи. В драке Роб почти не участвовал - едва он приготовился расквасить нос одному из подручных Гиббса, как в глазах что-то вспыхнуло, а затем грязный пол таверны внезапно встал и ударил его по голове. Очнулся он от чудовищной боли, когда кто-то тяжеленными сапогами прыгал на его вывернутой правой руке. Вокруг раздались крики "Стража!", все бросились бежать, опрокидывая друг друга... Потом появились несколько стражников, кажется, они и оказали ему помощь... Его понесли к выходу... Кажется, он трясся в телеге... Хотя было очевидно, что произошло, сами события Роб помнил очень смутно, в памяти отпечаталась лишь жуткая боль и хлещущая из руки кровь. В светлице его положили на пол среди других раненых, и облаченные в синие рясы озаренные и послушники принялись что-то делать с его рукой, боль стала такой, что Роб в итоге впал в беспамятство.
Он стал вспоминать, что стало с его друзьями, и радостного в этом было мало. Дерек точно мертв - Роб видел, как паскудник Руперт что-то выхватил из рукава и, набросившись на него сзади, вскрыл ему глотку. Кашлюн Сид, кажись, тоже убит. Роб не ручался, но в мозгу всплывали какие-то отрывки, в которых сидящий напротив него на лавке Сид смотрит перед собой невидящими стеклянными глазами, а десятник стражи орет на подчиненных, что не углядели за ним. Остается Тивег, что случилось с ним, Роб не знал или не мог вспомнить. В бессильной ярости из-за смертей друзей он заскрипел зубами, дернувшись на койке, и тем самым выдал, что пришел в себя.