Камень третий. Дымчатый обсидиан
Шрифт:
К концу третьего часа Кан уже сидел, облокотившись на стол, и, понуро опустив голову, боролся с голодом и сном одновременно.
— Свободен, — сказал вдруг Суррон и, встав со своего кресла, отвернулся к окну, давая понять, что разговор закончен. — Ты можешь идти, Дэлэмэр.
— Подожди, — упрямо произнес Кан, наперекор своему желанию оказаться отсюда как можно дальше. В его усталом голосе вновь зазвучали решительные нотки. — Виль был моим другом. Я имею право знать, в чем дело?
— Что конкретно ты хотел бы знать? — бесстрастно осведомился Суррон, даже не обернувшись.
— Саланзы
— Да. Одижио Серевар. Тебе что-нибудь говорит это имя?
Суррон Тибальт обернулся: кажется, Кангасск вновь стал ему интересен.
— Ничего не говорит, — покачал головой Ученик. — Но я хотел бы его видеть….
Повисла долгая пауза. Три испытующих взгляда уставились на Кангасска. Чувствовалось, что молодые инквизиторы навострили уши, почуяв, что дело приобретает совершенно иной оборот. Но решающее слово все равно оставалось за Тибальтом.
— Хорошо. Даю добро, — изрек он после минутного молчания.
— Я отведу, — с готовностью произнес Саарин…
— …Кажется, моя теория провалилась, Суррон, — сказала Ронита, когда Саарин с Кангасском покинули комнату.
— Скорее всего — да, — заключил старый инквизитор и, скрестив на груди руки, обратил взор на витражное окно, изображавшее первую омнисийскую войну. Сквозь цветные стекла был смутно виден ухоженный столичный парк. Витраж делал его иллюзорно-пестрым. — То, что Дэлэмэр до сих пор жив — явное тому доказательство, — добавил Суррон задумчиво.
— Это даже к лучшему, — вздохнула Ронита. — Значит, это дело рук человека… или нескольких человек. Люди способны на ужасные вещи, но все равно — это просто люди… — она оборвала фразу. — Что-то не так, Суррон?
— Все так… — старик кашлянул. — И все-таки чего-то в данной истории не хватает… У меня плохое предчувствие. Не обращай внимание: кажется, с возрастом я становлюсь мнительным.
— Как скажешь, — с улыбкой отозвалась Ронита. — Думаю, следует подождать, какие новости принесет Саарин.
Глава тридцать восьмая. Потерянный во времени
Дом скорби — тихое место, и каждый камень здесь насквозь пропитан магией спокойствия и сна. Запах трав с «запахом» магии причудливо переплетаются в длинных коридорах, где немного тянет сквозняком и колышутся сонно зеленые занавески на окнах…
Стараясь ступать тише, Кангасск шел вслед за Саарином Травелем и пожилой женщиной — здешним лечащим магом, — которая представилась как Авира Кае.
— …Бедному парню нужен покой, — отчитывала Авира смущенного инквизитора по пути. Голос у нее был недовольный. — Дня не проходит, чтобы к нему не наведался кто-нибудь! Какое тут может быть лечение…
— Мы всё прекрасно понимаем, госпожа Кае, — сказал ей Саарин очень мягко и уважительно. — Но в данный момент Одижио — наш единственный ключ к тому, что произошло.
Видимо, он говорил это уже не раз: никакого эффекта дежурная фраза не возымела. Махнув рукой на учтивого молодого инквизитора, Авира обратилась к Кангасску:
— Скажи, сынок, —
— Действительно, — не удержался от улыбки Кан.
— В таком случае, если ты что-то сможешь сделать для бедного Одижио, сделай. Случай очень тяжелый… Но это просто просьба, — тут же уточнила она.
— К сожалению… — Кангасск всегда боялся давать людям ложную надежду, потому осудил себя жестоко и сразу: — Я всего два года был Учеником… строго говоря, я даже не маг…
— Скромность украшает, — заявила на это Авира, не желая слушать оправданий. Остановившись возле раздвижной двери, она обернулась к Кангасску и Саарину и строго предупредила: — Прошу вести себя тихо, молодые люди. И еще раз напоминаю: с душевнобольным человеком ни в коем случае не следует спорить.
Ученик и инквизитор, не сговариваясь, оба послушно кивнули.
Дверь вела в маленькую светлую комнату, почти без мебели; замкнутый сонный мирок, который делили между собой пять человек — двое мужчин и три женщины. Взгляды их, отрешенные от всего, тем не менее таили в себе безумие. Кангасск чувствовал его — так, как быстроногие кулдаганские ящерки чувствуют слабую дрожь земли, что предшествует землетрясению и не заметна для большинства созданий. Внутреннее горение присутствовало в каждом из пятерых, и лишь магия спокойствия держала его под контролем.
Авира подвела Кангасска и Саарина к худому смуглому парню, который беспокойно дремал в своей койке. Это и был Одижио-наемник…
Едва присмотревшись к бедняге, Кан поспешно приказал всем трем харуспексам замолчать… сразу — как только почувствовал, что чужие бредовые сны коснулись его собственного восприятия. Упаси Небо от такого!..
Если у обычного человека изможденный безумец Одижио вызвал бы жалость, то для гадальщика этот парень являл собой настоящий кошмар. Он казался существом, у которого все нити судьбы связаны в тугой, уродливый узел, где уже не различить ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, словно человек потерян во времени. Должно быть, самому Одижио так и казалось; вряд ли он смог бы внятно объяснить, кто он сейчас — мальчик, юноша или древний старик, — и какой на дворе год. Требовать от него вспомнить, что с ним случилось, — тем более глупо.
— Разбудить его? — осведомилась у Кангасска Авира Кае.
— Нет, — покачал головой Ученик. — Нет, не нужно… Скажи, — обратился он к Авире, — что могло вызвать подобное состояние?
Женщина нахмурилась и в упор посмотрела на Ученика.
— Я могу назвать тебе причину, — сказала она, бросив краткий взгляд на Одижио: тот тихонько постанывал во сне. — Подобные вещи с людьми делает магия правды в больших дозах. Нам не раз приходилось лечить людей, прошедших допрос Инквизиции, — без всякого снисхождения к стоящему рядом Саарину произнесла она. — Если использовалось больше четырех доноров, человека, как правило, уже невозможно вернуть к нормальной жизни. Вот это, — она простерла руку над больным парнем, — происходит с теми, кому насильно подняли на поверхность глубинные слои памяти… Лично я всегда считала подобный «допрос» пыткой.