Камерная музыка
Шрифт:
Работа и спокойная семейная жизнь. Не даешь себе поблажек, наступаешь на горло желанию блядствовать, плакать и уходить в запой, и все остальное начинает получаться. Концентрируешься на повседневных делах и любви к Оксане, и удается балансировать над бездной.
С работой все было хорошо, кроме одного — утренних смен. Они начинались в 7 часов, а в 6:45 отъезжал корпоративный автобус на Кунцевской. В Подмосковье я садился в электричку в 4:45. Я почти никогда не мог заснуть перед утренними сменами, только если не выпивал пива или не принимал феназепам. Таблетки мне иногда давал знакомый, который наблюдался в психушке. Началась зима, я приезжал на холодный Ярославский вокзал в 5:45. Перелазил через высокий металлический забор, чтобы не
Для меня было очевидным, что я как рэпер должен ориентироваться не на другой — скажем, американский — рэп и уж тем более не на эстрадную, не отделимую от торговли еблом, музыку, а на мировую литературу и кинематограф; на искусство и науку, на то, что еще можно осмыслять и осмыслять, на то, до чего мне никогда не дорасти. Брать необъятные темы и терпеть поражение. Я прыгал по островкам, цеплялся за строки Владимира Маяковского и Тумаса Транстремера. «Карусель на древе изучения добра и зла» и «этот мир навсегда исчезнет, включая нас» помогали мне подтянуться и увидеть собственное «я» по-новому. Хорошая проза и поэзия были маяками.
Прошедшая юность, попытка найти себя в творчестве, заблуждения и размышления как мост между мной нынешним, будущим и забывающимся детством станут основой для следующего релиза. Я еще понятия не имел, что альбом будет называться «осень», но предвкушение «медленного спуска» испытывал. В России большую часть года холодно, тепло всегда кратковременно, и в жизни человека как будто тоже весна и лето проходят очень быстро. Холод вдруг накрывает тебя, и ты не можешь дальше мечтать или надеяться. Нам с Костей было всего двадцать пять — двадцать шесть лет, но мы уже чувствовали наступление «осени».
слышу шум времени помогите локтями толкая
женщин и детей по системе тургенева
к спасательной шлюпке где тихий успех или забвение
и я растворюсь в шуме времени
В 14 часов заканчивалась утренняя смена. Доезжал до метро
В некоторые дни мне легко было смотреть новости, они не трогали, а иногда слезы наворачивались на глаза. Российские милиционеры убивали и насиловали людей, на Ближнем Востоке разворачивались конфликты, во всем мире происходили природные катаклизмы. Планета хотела избавиться от самого гнусного и назойливого своего паразита — человечества.
В декабре случился теракт в аэропорту Домодедово — и на всех каналах непрерывно показывали сюжеты об этом. Человеческое страдание — самый ходовой товар. Я был одним из тех «технических писателей», которые плакали на рабочем месте.
Первый концерт с участием Зорана прошел в новом клубе «Чайна-таун». Народу было немного, но звук был хороший, клуб уютный. Мне все нравилось, пока два здоровяка не стали вызывающе плясать перед сценой. Я как раз читал печальный и лиричный текст «кафки», и меня смущали и злили эти здоровяки, походившие на отдыхающих пляжных федералов. С ними еще были две женщины, из-за стола нежно смотревшие на извивающихся кавалеров. Когда песня закончилась, я спросил:
— Извините, может, вы натанцуетесь, а потом мы продолжим?
— Да пусть пляшут, — сказал Костя.
Но Кириллу и Саше тоже эти пляски были не по душе. А Зоран сидел за клавишами, будто в аквариуме, смущенный, его волновало только попадать на клавиши и пиво, которое ждало его после выступления. В ходе следующей песни здоровяки не унимались, и мы опять сделали паузу.
— Пожалуйста, хватит, — сказал я.
К ним подошел охранник. Я сказал, что выводить их не надо, просто нужно, чтобы они плясали не так активно.
В микрофон сказал:
— Простите, мне кажется, вы федералы.
Здоровяки стали отрицательно мотать головами. Костя сказал:
— Федералы всегда все отрицают!
Здоровяки растерялись, стали согласно кивать. Мы продолжили выступление.
После концерта эти люди хотели угостить меня и Костю водкой. Я тогда временно завязал с бухлом, а он угостился и пообщался с ними, пока мы с музыкантами собирали вещи. Здоровяки сказали Косте, что специально пришли на наш концерт, что они наши самые большие поклонники. Но это, скорее всего, было неправдой. По ходу, просто привели жен поесть, засиделись и решили остаться на концерт. Выпили водки, сверху накрыло музыкой.
Когда я подошел к Косте и здоровякам, он сидел с ними чуть ли не в обнимку, что меня очень удивило.
— Напрасно ты ругался. Хорошие парни! — заявил он необычно весело.
Один здоровяк посмотрел на меня в упор:
— Отличная музыка. Социальный протест! — и жутковато улыбнулся.
* * *
Мы обедаем у Оксаниной мамы.
— Как вкусно, — говорю я.
Накладываю салат, картошечку, лечо. Ем, запиваю вином.
— Спасибо, вкусный салат, Марина Васильевна, — говорю я.
Оксана говорит:
— Давай, съешь кусочек рыбы.
Мама Оксаны говорит:
— Давай, маленький кусочек, съешь.
Не знаю. Много над этим думал. Рыба или курица? Рыба полезная, но ее жалко. Она мудрая, существо из другого — водного — мира. Курица — тупое создание, ее не жалко. Вкус курицы я очень люблю. Но ведь мне нужна еда не для наслаждения, а для поддержания жизненных сил. Тогда лучше мне есть рыбу, например, раз в неделю. Я равнодушен к рыбе, особого удовольствия не получу. Позволю ли я себе съесть рыбу?