Кант: краткое введение
Шрифт:
Проблема практического разума
Кантовская идея свободы становится более ясной, если рассмотреть ее в контексте проблем, которые, как предполагается, она решает. Разумные существа — это не только самопознающие центры знания, но и действующие агенты. Их разум не оторван от поступков, напротив, он формирует существенную часть их. Другими словами, для разумного существа важно не только действие, но вопрос о том, как следует действовать («Что я должен делать?»), и на этот вопрос требуется разумный ответ. Моя разумность проявляется в том, что часть моих поступков интенциональна (восходит, в терминологии Канта, к «воле»). Ко всем этим поступкам применим вопрос: «Почему я это делаю?», который задается не ради объяснения, а ради разумного обоснования. Например, если на вопрос «Почему ты толкнул пожилого человека на улице?», я отвечу: «Потому что электрические импульсы из моего мозга воздействовали
Практический разум имеет дело с целью и средствами. Если я вижу конечную цель, я принимаю решение, какими средствами ее достигнуть. С тем, что такая функция мышления существует, согласны все философы, но многие из них считают ее не функцией особого «практического» применения мыслительных способностей, а просто теоретического основанием, примененным на деле. Кант, наблюдая самого себя, говорит о том, что «предписания умения» (говорящие, какие средства нужны для достижения той или иной цели) являются всего лишь теоретическими принципами (т. 4, с. З9З). Философы-скептики, например Юм, шли еще дальше, утверждая, что это вообще единственное практическое применение разума. Все размышления касаются средств. Разум не способен ни ставить, ни разрабатывать цель наших поступков, поскольку, по словам Юма, разум есть и обязан быть рабом наших страстей. Цели, следовательно, ставят страсти, и только страсти в конечном счете порождают мотивы наших поступков. Разум побуждает нас действовать только тогда, когда у нас уже есть мотивы. Если так, рассуждает Кант, практическое знание невозможно в принципе. Потому что не существует способа, которым разум мог бы задаться вопросом, что следует делать.
Кант стоит на том, что практический разум возможен. Он уверен (исходя из здравого смысла), что разум способен рассматривать и узаконивать не только цели, но и сами средства. И в этом случае имеет место объективная работа практического разума. Объективная, потому что в данном случае цели поступков предписывает разумным существам только разум, независимо от страстей, интересов или желаний. Чтобы это было возможно, требуется, по словам Юма, чтобы разум не только узаконивал, но и мотивировал наши поступки. Если разум не подталкивает меня к действию, следовательно, он не играет никакой роли в процессе принятия решения. И, следовательно, он не практический. Далее, если разум занят только выработкой суждений о мире и выводов из них, непонятно, каким образом он может мотивировать мои поступки. То есть то или иное истинное или ложное суждение может подтолкнуть меня к любым действиям, но зависеть они будут от поставленных мною целей. Если эти цели происходят из «страстей», разум не может определять их. Таким образом, разум может стать практическим, только если начнет вырабатывать не суждения, а императивы. Императивы не описывают мир, они адресуют себя к человеку, и если тот подчиняется им, то они определяют его поведение. Итак, если существуют императивы, появляющиеся только вследствие мыслительных упражнений, значит, разум может мотивировать наши поступки. «Практические законы должны в достаточной мере определять волю…» (т. 4, с. 394.)
Автономия воли
Кантовская философия морали вырастает из смешения идей трансцендентальной свободы и императива разума. Он считает, что целеполагание обязательно предполагает некую трансцендентальную свободу, о возможности которой свидетельствует его метафизика. Свобода — это возможность для воли самостоятельно устанавливать цели поступков. Выведение мною цели из некоего внешнего источника есть в то же самое время подчинение этому источнику. И любой естественный процесс, управляющий моими поступками, распространяет на меня несвободу от его причины. Таким образом, я предстаю неким пассивным каналом, через который природные силы утверждают свои законы. И если мои поступки можно назвать несвободными, то только в том смысле, что заключающийся в них смысл мне не принадлежит.
Поступок, который зародился во мне, может быть приписан только мне, и в реальном смысле он мой. В таких своих действиях я свободен. Я свободен, потому что действую я, и несвободен, потому что через меня действуют иные силы. Это порождает вопрос: а кто есть я? Ответ очевиден — трансцендентальный субъект, потому что только это объясняет мою свободу от природной причинности. Этот ответ Кант дополняет теорией воли. Поступок рождается во мне, независимо от принятия решения, прямо в процессе обдумывания его. Я не спрашиваю совета у своих чувств, побуждений и иных «эмпирических условий», потому что это означало бы подчинить себя законам природы. Я думаю о поступке и выбираю его, исходя из него самого как из конечной цели. Такова парадигма свободного действия, то есть действия,
Следовательно, свобода — это наша способность подчиняться разуму. Весь последний раздел подчинен императивам разума, которые Кант называет «законами свободы»: принципам, посредством которых разум определяет наши поступки. Таким образом, к «законам природы» добавляются «законы свободы», а свобода есть не что иное, как подчинение первым, а иногда и вызов вторым, способность подчиняться только разуму Кант называет автономией воли, противопоставляя ее «гетерономии», когда воля человека подчиняется внешним условиям. К внешним он относит все, что принадлежит «законам природы», то есть обусловлено чем-либо еще помимо разума. Поступок, вызванный к жизни чувством, побуждением или склонностью, является в этом контексте гетерономным.
Далее Кант развивает концепции автономного деятеля. Это такой деятель, который способен отринуть все гетерономные побуждения (порожденные чувствами или склонностями), если они вступают в противоречие с разумом. Такой деятель становится «трансцендентальным субъектом», он бросает вызов законам природы и действует только на основе законов свободы. Только автономный деятель способен поставить себе настоящую цель (не имеющую ничего общего с простым удовлетворением желаний), и только такой деятель заслуживает уважения как воплощение разумного выбора. Автономия воли, развивает свою мысль Кант, «есть единственный принцип всех моральных законов и соответствующих им обязанностей; всякая же гетерономия произвольного выбора не создает никакой обязательности, а, скорее, противостоит ее принципу и нравственности воли» (т. 4, с. 412). Поскольку автономия проявляется только в подчинении разуму, а разум руководит действиями посредством императивов, автономия описывается как «свойство воли, благодаря которому она сама для себя закон» (т. 4, с. 219). Она также приводит к «достоинству (прерогативе)» человека «в сравнении со всеми природными существами» (т. 4, с. 216).
Метафизические сложности
Теперь нам следует вернуться к метафизической проблеме трансцендентальной свободы. Здесь перед нами встают две сложности, которые сам Кант обнаружил, исследуя рационалистическую метафизику Лейбница. Первая: как индивидуализировать трансцендентальный субъект? Что делает этот субъект мной? Если важнейшим свойством этого субъекта является разум и порожденные им действия, а законы разума универсальны, то как мне отделить себя от. любого другого подчиняющегося им существа? Если же важнейшим свойством является «моя точка зрения» на мир, то как не встать на позиции Лейбница и не счесть субъект монадой, управляемой точкой зрения, но существующей вне мира (которые она только представляет) и, следовательно, не способной вступать в какие-либо отношения с тем, что содержится внутри него?
Вторая (вытекающая из первой): как трансцендентный субъект относится к эмпирическому миру? В частности, как он относится к своим собственным поступкам, которые либо принадлежат к эмпирическому миру, либо в высшей степени неэффективны? По мысли Канта, я в одно и то же время являюсь и «эмпирическим субъектом», внутри царства природы, и «трансцендентальным», вне его. Однако, поскольку категория причинности применима только к природе, трансцендентальный субъект всегда остается неэффективным. В таком случае, почему свобода обладает такой ценностью? Кант считает, что категория причинности описывает отношения во времени (до и после), в то время как разум и то, что он порождает, находятся во вневременных отношениях (т. 4, с. 486–487). Подробное обсуждение этого вопроса в первой «Критике» (т. 3, с. 412–415) так и не сделало понятным, каким образом побуждения разума, обращенные к трансцендентальному субъекту, мотивируют (следовательно, объясняют) события в эмпирическом мире.
Кантовский подход к этим сложным проблемам заключается в допущении, что наше представление о нас самих как о членах «интеллигибельного» царства, к которому неприменимы категории, «остается полезной и дозволенной идеей для разумной веры, хотя всякое знание кончается у ее границы» (т. 4, с. 245). В то же время
Кант продолжает развивать парадокс неизбежности свободы: теоретическому разуму его никогда не решить, практический разум всего лишь сообщает нам, что у него есть решение. При этом мы должны иметь в виду право «чистого разума в его практическим применении на такое расширение, которое само по себе невозможно для него в спекулятивном применении» (т. 4, с. 434). Следовательно, вердикт практического разума мы просто принимаем на веру. Мы можем поставить вопрос о свободе по-другому, и он будет таким: «Как возможен практический разум?» Мы знаем, что он возможен, потому что без него наши представления о мире теряют смысл. Но «как чистый разум может быть практическим дать такое объяснение никакой человеческий разум совершенно не в состоянии» (т. 4, с. 244).