Кант: краткое введение
Шрифт:
«…Тот, кто испытывает удовольствие от одной только рефлексии о форме предмета, не принимая во внимание понятие, с полным основанием притязает на согласие каждого, хотя суждение эмпирично и единично, ибо основание для этого удовольствия содержится в общем, хотя и субъективном условии рефлектирующих суждений, а именно в целесообразном соответствии предмета… познавательным способностям (воображения и рассудка), требующимся для каждого эмпирического познания» (т. 5, с. 32).
Форма и целесообразность
Представляется, что удовольствие, которые мы получаем от прекрасного, коренится в нашей способности, вследствие свободной игры воображения, во-первых, ощущать гармоничную работу наших познавательных способностей, а во-вторых, проецировать
Кант различает «свободную» и «сопутствующую» красоту, первая постигается при полном отсутствии понятия о предмете, для второй, напротив, требуется это понятие. Рассматривая картину или здание, я не почувствую их красоты, пока не применю к ним понятие цели, определяющее, какими они должны быть (т. 5, с. 67–68). Суждение о такой «сопутствующей», «обусловленной» красоте менее чистое, чем о красоте свободной, и быть чистым оно может только у человека, который не имеет представления о предназначении того, что он видит (т. 5, с. 68). Следовательно, чистая красота — это свободная красота. Только на созерцании образцов такой красоты наш рассудок полностью отрешается от каких-либо научных или практических соображений и вступает на поле свободного эстетического наслаждения. Примеры чистой красоты можно найти в природе, но не в искусстве.
Единство, которое мы наблюдаем в свободной красоте природы, приходит к нам очищенным от всех интересов, оно не имеет отношения ни к какой определенной цели. Но оно отражается на нас, предписывая порядок, который коренится внутри нас самих, как на целеполагающих существах. Значит, оно несет на себе неопределенные следы цели. Как выражает это Кант, эстетическое единство демонстрирует «целесообразность вне понятия цели». Эстетический опыт, который учит нас видеть предметы как самоцель, подводит нас также к пониманию целесообразности природы.
Осознание этой целесообразности, как и регулятивные идеи разума (см. выше), это не осознание того, что есть, но того, что «как если бы было». И это «как если бы» неизбежно: мы обязаны видеть мир именно так, если желаем найти свое место в мире и как познающие существа, и как действующие. Эстетическое суждение, наделяющее нас чистым восприятием творчества природы, освобождает нас как для теоретического познания, так и для усилий нравственной жизни. Оно также позволяет перейти от теории к практике: видя конечную цель в природе, мы понимаем, что таким образом могут быть реализованы и наши цели (т. 5, с. 37). Более того, точно так же как и идеи разума, «целесообразность» природы «сверхчувственна»: это понятие трансцендентального промысла, цели которого мы не можем постигнуть.
Эстетический опыт — движущая сила множества «эстетических идей». Это идеи разума, который преодолевает границы возможного опыта, пытаясь представить в «чувственном облике» характер мира, находящегося вне чувственного восприятия (т. 5, с. 156). Вне эстетических идей не может быть истинной красоты, они поставляются нам и искусством, и природой. Эстетическая идея накладывает на наши чувства отпечаток воображаемого трансцендентального царства. Поэт, даже имея дело с эмпирическими явлениями, «стремится представить их с помощью воображения… чувственно воспринимаемыми в полноте, примера которой нет в природе» (т. 5, с. 156). Вот как представляет себе Кант действие художника. Когда, например, Мильтон хочет показать исполненного жаждой мести Сатану, он делает это так, что у нас не остается сомнений. И мы верим, что слышим не просто слова, но самую сущность мести. Мы словно бы преодолеваем все границы доступного, нам опыта и постигаем нечто неописуемое, лишь слабым отражением чего наш опыт является. Когда в музыке «Тристана» Вагнер выражает силу плотской любви, снова возникает чувство, будто мы поднялись над нашими обыденными страстями и воспарили к ощущению того, что они лишь слабо отражают.
Телеология и божественное
Далее Кант пытается от своей философии прекрасного перейти к ценности нашего отношению к миру, освобожденного от ограниченности возможности нашего познания, которая, как он сам доказал в первой «Критике», является необходимым условием «самосознания». В эстетических суждениях мы вступаем в отношения со сверхчувственной (то есть трансцендентальной) реальностью,
Замечания Канта о возвышенном полны неясностей, однако они лишь усиливают впечатление, что его эстетика есть своего рода «преддверие» теологии. Возвышенное он определяет как «то, одна возможность мыслить которое доказывает способность души, превосходящую любой масштаб чувств» (т. 5, С. 89). Суждение о возвышенном приводит в действие наше нравственное чувство. Оно же указывает на еще одно доказательство «всеобщности» вкуса: требуя общего согласия, мы требуем, чтобы все разделили наше нравственное чувство (т. 5, с. 104). Вынося суждение о возвышенном, мы призываем ко всеобщему признанию имманентности сверхчувственного мира; Человек, не способный Ни почувствовать величия природы, ни испытывать благоговение перед ней, лишен очень важного для каждого разумного существа осознания ограниченности своих возможностей. Он не умеет смотреть на себя с трансцендентальной точки зрения, точки, из которой возникает нравственность.
Из ощущения возвышенного Кант выводит свою веру в Высшее Существо. Вторая часть «Критики способности суждения» посвящена «телеологии»: познанию целей вещей. Здесь Кант в манере, вызвавшей неудовольствие многих комментаторов, высказывает высшую степень симпатии к теологии. Наши чувства прекрасного и возвышенного с неизбежностью складываются в понимание природы как творения. В прекрасном нам открывается целесообразность природы; в возвышенном мы видим указание на ее трансцендентальное происхождение. Но мы чувствуем и еще кое-что. Доказательство бытия Бога на основе творения далеко от теоретических аргументов, оно ближе к нравственным указаниям, порождаемым нашими чувствами к природе и реализуемым в наших разумных действиях (в том смысле, что в них проявляется истинная цель творения). Впрочем, эти указания касаются идеального, а не реального мира. Таким образом, мы доказываем промысел Божий всеми нашими нравственными поступками, не имея в то же время возможности доказать, что этот промысел применим к миру, в котором мы живем. Конечная цель природы ясна нам не теоретически, а практически. Она заключается в благоговении перед практическим разумом, который «один сам себе законодатель». Пытаясь отнестись с тем же благоговением к тому, что мы чувствуем как возвышенное, мы, хотя и слабо, ощущаем приближение к трансцендентальному.
Вот так получается, что эстетическое суждение приводит нас к осознанию существования трансцендентного мира, а практический разум наполняет это осознание содержанием, подтверждая, что указание на такое видение вещей есть одновременно указание на Бога. Именно к этому подводит Кант и своим учением о прекрасном, и своим учением о возвышенном. В обоих случаях мы сталкивается с использованием воображения для реализации «сверхчувственного назначения» души, которое «заставляет мыслить саму природу в ее тотальности как изображение чего-то сверхчувственного, хотя объективно создать это изображение мы не можем» (т. 5, с. 107). Сверхчувственное это и есть трансцендентальное. Оно не может быть осмысленно с помощью понятий, а попытки осмыслить его при помощи «идей» приводят к самопротиворечию. Идеи — Бога, свободы, бессмертия — уже заложены в нашем сознании, теперь уже под руководством нравственных императивов трансформированные воображением в чувственные и эстетические формы. Мы не в состоянии освободиться от этих идей. Сделать это означало бы сказать, что весь мир состоит только из нашей точки зрения, то есть вообразить, что мы являемся богами. Нас останавливают практический разум и эстетический опыт. Они напоминают нам, что мир в его огромности и бесконечности не поддается нашему познанию. И это поражение разума само по себе достойно уважения. Именно это самоограничение, присущее разумному существу, осознание того, что мы в состоянии постигнуть только мир природы, позволяет ему чувствовать и действовать как член трансцендентального мира. Эстетический опыт и практический разум — вот две главные составляющие нравственности, а именно через нравственность мы ощущаем трансцендентность и имманентность Бога.