Кант: краткое введение
Шрифт:
Из допущения о трансцендентальной свободе Кант логическим путем выводит цельную систему общепризнанной морали. И поскольку парадокс о свободе в конце его умозаключений так и остается нерешенным, Кант не так уж неправ, предполагая, что его решение так и не будет найдено.
Гипотетический и категорический императивы
В области практического разума существует разделение между гипотетическим и категорическим императивами. Первый всегда начинается с «если», как во фразе «если хотите остаться, будьте вежливы». Цель здесь гипотетическая, а императив обозначает средства для ее достижения. Ценность таких императивов устанавливается «высшим принципом»: «кто желает цели, желает и средств». Это аналитический принцип, поясняет Кант (его истинность вытекает из самого понятия). Но, хотя гипотетические императивы имеют ценность, они никогда не объективны, поскольку всегда чем-либо обусловлены. Они предлагают цель только тому, кто уже упомянут (как в приведенном примере тот, кто хочет остаться), и неприменимы ни к кому еще. Они справедливы и как «советы благоразумия», которые диктуют нам, что следует делать, чтобы достичь счастья. А понятия счастья тесно
Категорические императивы не содержат «если». Они говорят, что следует делать, без всяких условий. Однако разум может их отменять. Например, если я прикажу вам: «Закройте дверь!», мой приказ подлежит обсуждению до тех пор, пока я не отвечу на вопрос: «Почему?» Если мой ответ вас удовлетворит, он станет для вас императивом. Императив перестает быть категорическим и в том случае, если мой ответ затрагивает какие-либо ваши интересы, например: «Если не хотите быть наказаны, закройте дверь». Только если мой ответ представляет само действие как конечную цель, мы имеем дело с необсуждаемым категорическим императивом. Признаком этого является «долженствование»: «Вы должны закрыть дверь». В категорическом долженствовании проявляется императив разума.
Не так уж сложно проследить, как Кант соотносит различие между гипотетическими и категорическими императивами с различением между рассуждением о средствах и рассуждением о цели. Проблема практического разума теперь формулируется так: «Как возможен категорический императив?» Кант идет еще дальше, утверждая, что все нравственные принципы выражаются только категорическими императивами. «Если долг есть понятие, которое должно иметь значение и содержать действительное законодательство для наших поступков, то это законодательство может быть выражено только в категорических императивах, но никоим образом не в гипотетических» (т. 4, с. 200). Подчинение гипотетическому императиву есть подчинение условию, выраженному в том, к кому он обращен. И значит, он всегда опирается на гетерономию воли. Подчинение категорическому императиву, коль скоро он порожден только разумом, всегда автономно. Так Кант связывает различие между двумя видами императивов с различием между автономией и гетерономией, связывая тем самым проблему категорического императива с проблемой трансцендентальной свободы: «категорические императивы возможны потому, что идея свободы делает меня членом интеллигибельного мира» (т. 4, с. 234–235).
Однако, если категорические императивы возможны, должны существовать и принципы, посредством которых разум находит их. Так как перед практическим разумом стоит столь же масштабная задача, как и перед теоретическим, ответ должен быть таким же масштабным. Мы должны доказать, что возможно синтетическое априорное практическое знание. Высший принцип гипотетического императива, как мы уже видели, аналитический. Ведь гипотетический императив ни к чему не обязывает человека, а просто указывает ему на средства, необходимые для достижения цели. Категорический императив предлагает реальные и безусловные обязательства: в этом смысле они синтетические. А если они основываются только на разумело являются априорными. Сами формы, в которые облечены категорические императивы, не позволяют выводить из каких-либо других источников — склонностей, желаний, побуждений, то есть эмпирических условий человека; никоим образом невозможно вывести категорический императив из «особого свойства человеческой природы» (т. 4, с. 200). Так, Кант отрицает всю существовавшую до него этику, утверждая, что она неспособна обосновать «безусловную необходимость» морального закона. Эта необходимость обосновывается из теории априорности. И все ссылки на эмпирические условия — даже на самые распространенные особенности человеческой природы — должны быть выведены из области морали (т. 4, с. 202).
Категорический императив
Высшее выражение категорических императивов называется категорический императив, то есть допускается, что существует или должен существовать один определяющий принцип (вероятно, чтобы избежать конфликтов различных долженствований). На деле он сформулирован пятью различными образами, в два из которых введены дополнительные понятия. Категорический императив обычно считают составным законом разума, состоящим по крайней мере из трех частей. Вывод этого закона в его первой и самой знаменитой формулировке таков.
Если мы желаем найти императив, базирующийся только на разуме, мы должны абстрагироваться от всех различий между разумными существами, обусловленных их желаниями, побуждениями или склонностями, то есть всеми эмпирическими условиями, которые влияют на их поступки. Только так наш закон будет основываться исключительно на практическом разуме. В процессе этого абстрагирования я встаю на точку зрения члена интеллигибельного мира. Эта точка зрения находится вовне моего опыта, однако она может быть принята любым разумным существом в любых обстоятельствах. Таким образом, сформулированный мною закон становится универсальным законом для всех разумных существ. Принимая решение о поступке, разум подталкивает меня поступать так, как если бы максима моего «поступка посредством…. воли должна была стать всеобщим законом природы» (т. 4, с. 196). (Термин «максима» обозначает одновременно и принцип и мотив: категорический императив всегда и приказывает и устанавливает закон.) Этот принцип в каком-то смысле формален, он не приказывает ничего особенного. И в то же время он синтетический, поскольку определяет все возможные Цели поступка, разрешая одни и запрещая другие. Например, он запрещает нарушать обещания, поскольку желать всеобщего нарушения обещаний значит отменять обещания вообще и таким образом лишиться всякого преимущества от нарушения обещания. Запретные конечные цели поступков показаны как втягивающие человека в противоречие, потому что они противоречат высшему моральному закону.
Эту первую формулировку категорического императива
Категорический императив определяет цели поступков, абстрагируясь от всего, что не является продуктом деятельности разума. Разумная деятельность сама ставит себе цели. Автономное существо в одно и то же время является и деятелем, и вместилищем всех ценностей, существуя, по определению Канта, как «цель сама по себе». Если мы вообще имеем ценности, мы должны ценить (уважать) существование и деятельность разумных существ. Но здесь автономия сама определяет собственные границы. Нашу свободу ограничивает необходимость уважать свободу других: как иначе наша свобода может устанавливать всеобщие законы? Это означает, что мы можем использовать другого, только беря в расчет его автономию; мы не должны использовать его как средство для достижения своей цели. Это подводит нас ко второй главной формулировке категорического императива, которая гласит: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству» (т. 4, с. 205). «Человечество» здесь охватывает все разумные существа, и различие между теми, к кому можно и к тому нельзя относиться как к средству, совпадает с различием между вещью и человеком. На этом различии основана концепция «прав». Задавая вопрос, обладает ли правами животное, ребенок или неодушевленный предмет, мы спрашиваем, применили к нему категорический императив в этой его второй и более сильной формулировке. Нельзя относиться к разумным существам как к средствам, через которые действуют внешние силы: поступать так — значит отрицать их автономию и лишать их своего уважения, Стремясь к моральному закону, мы всегда сверяемся с суверенитетом разума. Так что, хотя форма моего закона всеобща (первый императив), его содержание выводится из отношения к разумным существам как к целям самим по себе (второй императив). Моральный закон, следовательно, мыслится как часть универсального законодательства, касающегося всех разумных существ. И это подводит нас к «идее воли каждого разумного существа как воли, устанавливающей всеобщие законы» (т. 4, с. 208). В свою очередь эта идея ведет к следующей, а именно к идее о «царстве целей», в котором всеобщие законы, которые мы сами устанавливаем в процессе автономной деятельности, становятся законом природы. «…Каждое разумное существо должно поступать так, как если бы оно благодаря своим максимам всегда было законодательствующим членом во всеобщем царстве целей» (т. 4, с. 216). Этот третий императив предполагает, что все спекулятивные размышления о целях приводят к мысли о существовании идеального мира, в котором все так, как должно быть, а должно быть так, как есть. В таком мире ничто не вступает в конфликт с разумом, а разумные существа выступают творцами тех самых законов, которым подчиняются.
Моральное чувство
Кант верил, что различные формулировки категорического императива могут быть выведены единственно из отражения идеи автономии и что ее одной достаточно, чтобы разумные существа следовали категорическим императивам. Он также считал, что они служат основой любых знаний о морали, подобно тому, как синтетические априорные принципы служат основой всех научных знаний о мире. Единственное достоинство кантовской этической системы состоит в том, что она упорядочивает интуитивные представления о морали. Эти представления присущи не какому-то отдельному человеку, а (как думал Кант и многие его последователи) всем людям вообще. На него произвели большое впечатление утверждения третьего лорда Шефтсбери (1671–1713) и его учеников, так называемых британских моралистов, о том, что определенные фундаментальные нравственные принципы не являются следствием чьих-то предпочтений, но приняты всеми без исключения разумными существами, поскольку заложены в самой человеческой душе. Однако он желает освободить их от изучения «скудных подношений суровой природы» (т. 4, с. 162). Поэтому для Канта такое большое значение имело то, что его теория предлагает аксиомы нравственной интуиции. «Мы только показали, раскрыв общепринятое понятие нравственности, что автономия воли неизбежно ему присуща, вернее, лежит в его основе» (т. 4, с. 224). Эта своеобразная инструкция позволяет перечислить некоторые общие представления о нравственности, которые кантовская теория наполняет содержанием.
1. Содержание нравственности. В понятие общепринятой морали входит уважение к другим и уважение к себе. Она запрещает действовать, исходя из соображений только собственной пользы. Она числит всех людей равными перед моральными законами. Все это входит в определения категорического императива. Вторая формулировка императива, помимо этого, приводит к выводу о всеми принимаемых законах. Она запрещает убийство, насилие, воровство, жадность, бесчестность и все формы произвольного принуждения. Как долг каждого эта формулировка предписывает уважение к правам и интересам других и рекомендует отказаться от личных пристрастий в пользу всеобщей точки зрения. В этих предписаниях уже заложены как фундаментальные принципы права, так и всеми принимаемые нормы морали.
13. Справедливость воздает каждому по заслугам его
2. Сила морали. С точки зрения Канта, нравственные побуждения гораздо сильнее, чем побуждения, спровоцированные желанием или склонностью. Они управляют нами абсолютно и необходимо, мы ощущаем их власть, даже когда пытаемся не подчиняться ей. И тут дело не в том, что одно решение уравновешивается другим, а в диктате, который можно игнорировать, но от которого нельзя скрыться. Это связано, как он предполагает, с общей интуицией. Если человек будет знать, что сумеет удовлетворить свое сластолюбие только при условии, что на другое утро будет повешен, он, разумеется, откажется от этой мысли. Однако если человеку сказать, что он должен предать друга, лжесвидетельствовать, убить невинного, а в противном случае будет повешен, то тут собственная жизнь теряет ценность перед лицом сознания собственного долга. Человек может склониться перед угрозой, но только понимая, что поступает неправильно. Не желание, а нравственный закон в состоянии подвигнуть его на саморазрушение.