Кант: краткое введение
Шрифт:
Синтетические априорные основы вкуса
Кант утверждает, что суждение о прекрасном основано не на понятиях, а на ощущении удовольствия; в то же время это удовольствие постулируется как универсально ценное и даже «необходимое». Эстетическое суждение содержит «долженствование»: другие обязаны чувствовать то же, что чувствую я, а если не чувствуют, то они или я неправы. Это ведет нас к поискам обоснования наших суждений. Термины «универсальное» и «необходимое» отсылают нас к точно установленным свойствам априорного. Ясно, что утверждение о том, что другие должны чувствовать то же, что и я, не выводится из опыта; напротив, оно изначально предопределено эстетическим удовольствием. Не в большей степени оно и аналитично. Значит, это синтетическое априорное суждение.
Это
В качестве ответа Кант предлагает трансцендентальную дедукцию. Она занимает всего 15 строчек и понятной ее не назовешь. Он говорит всего лишь: «Эта дедукция так легка потому, что ей нет необходимости обосновывать объективную реальность понятий» (т. 5, с. 131). На деле, однако, Кант доказывает априорный компонент суждения вкуса и отдельно от него законность его «универсального» характера.
Объективность и созерцание
Кант, как и всегда, занят проблемой объективности. Эстетическое суждение претендует на ценность. На чем основана эта ценность? В то время, как теоретическое суждение требует доказательства, что мир таков, каким представляет его себе наше Познание, ни в чем подобном практический разум не нуждается. Достаточно было показать, что он навязывает человеку набор основных принципов. Эстетическому суждению также многого не требуется. Нас никто не просит устанавливать принципы, которые подтолкнут все разумные существа согласиться с нами. Достаточно показать, как возможна мысль об универсальной ценности. В эстетическом суждении мы — всего лишь участники соглашения. И дело не в том, что существуют объективные правила вкуса, а в том, что мы должны думать, что получаем удовольствие, потому что его объект представляет ценность. Люди могут сомневаться в том, что эстетическое суждение претендует на объективность. Но это потому, что они не в состоянии представить эстетическое суждение как важное для себя. Видя испорченным любимый пейзаж или разрушенным уютный старинный городок, человек ощущает огорчение, горечь, боль. Они принимают законы, чтобы не допустить повторение такого варварства, организуют комитеты в защиту того, то они любят, и компании по преследованию разрушителей. Что же это, если не претензия на объективную ценность?
Кант различает чувственное и созерцательное, умозрительное удовольствие. Удовольствие от прекрасного, даже если оно «сиюминутно» (то есть не основано на мысли, понятии), предполагает созерцание. Чистое суждение вкуса «связывает благоволение или неблаговоление с созерцанием предмета» (т. 5, с. 80). Эстетическое удовольствие, таким образом, отличается от чисто чувственных удовольствий, например от еды или питья. Оно поступает посредством чувств, подразумевающих созерцание (то есть зрения и слуха).
Акт созерцания подразумевает отношение к объекту не как к части всеобщего (понятию), но как к вещи такой, как она есть. В эстетическом суждении предмет изолирован и рассматривается сам по себе. Но созерцание не ограничивается актом изоляции. Оно включает процесс абстрагирования, точно такой же, с помощью которого практический разум вырабатывает категорический императив. Эстетическое суждение абстрагируется от любых «интересов» наблюдателя, который рассматривает предмет не как средство для достижения своей цели, но как цель саму по себе (хотя и не нравственную цель). Желания, стремления и амбиции наблюдателя подчиняются созерцанию, и предмет рассматривается вне всяких интересов (т. 5, с. 49). Акт абстрагирования имеет место, когда мы сосредоточиваемся на предмете и выносим «единичное суждение» (т. 5, с. 52). Следовательно, в отличие от абстракции, результатом которой становится категорический императив, оно не вырабатывает общезначимых правил. И все же претендует на всеобщность. Именно это дает мне возможность «выступать судьей в вопросах вкуса» (т. 5, с. 42). Абстрагировавшись от всех моих желаний и интересов, я извлекаю из своего суждения все «эмипирические условия» и адресуюсь единственно к разуму, точно так же как я сверял с ним мои цели, стремясь поступать нравственно. «Суждению
Незаинтересованность — признак «интереса разума» возникает тогда, когда разумные люди отстраняются от своих интересов и пытаются смотреть на мир, как мог бы смотреть Бог, с точки зрения суждений. Именно это мы и делаем, решая, что правильно и что нет, когда заседаем в суде, когда добиваемся доказательств и, как ни странно это звучит, когда созерцаем мир видимостей. Незаинтересованное созерцание — это распознавание того, что значит предмет, причем значит до такой степени, что наши интересы не влияют на суждение. Если эта мысль кажется вам странной и в то же время убедительной, вы в состоянии оценить гениальность Канта, сделавшего ее центральной в своей эстетике.
Воображение и свобода
Каким образом рассудок вовлечен в эстетическое созерцание? Рассматривая «синтетическую дедукцию (см. выше) в своей первой «Критике», Кант настаивал на центральной роли воображения в «синтезировании» понятия и интуиции. Воображение преобразует интуицию в информацию. Именно при помощи воображения мы наполняем наш опыт «содержанием», в котором и заключается представление о мире. Когда я, выглядывая из окна на улицу, вижу человека, понятие «человек» уже присутствует в моем сознании. Работа воображения — это наполнение опыта понятиями.
Кант полагал, что воображение может быть и свободно от понятий (то есть от законов познания). Эта «вольная игра» воображения характерна для эстетического суждения. При такой вольной игре понятия или неопределенны, или определенны, но не применяются. Пример первого случая: «синтез» при помощи воображения, когда набор знаков складывается в узор. Здесь нет никакого определенного понятия. Узор создается только за счет понимаемого при помощи опыта порядка, а опыт не пользуется никаким определенным понятием. Пример второго — «синтез» при виде лица на картине. Здесь в синтез опыта вовлечено понятие «лицо», но оно не применено к предмету. Я не сужу о том, что передо мной лицо, но только о том, что воображение разрешает мне видеть его. Второй вид вольной игры воображения позволяет нам воспринимать художественное воплощение. Однако Канта больше интересовал первый вид, что и привело его к формалистической концепции прекрасного в искусстве.
Свободная игра воображения позволяет мне заставлять понятия влиять на опыт, который сам по себе «свободен от понятий». И даже если законов вкуса не существует, я могу обосновать свое удовольствие, сосредоточившись на его «странности».
Гармония и общее чувство
Кант ценил искусство меньше, чем природу, а меньше других искусств ценил музыку, поскольку «она играет лишь ощущениями» (т. 5, с. 171). Однако именно пример музыки лучше всего иллюстрирует кантовскую теорию. Слушая музыку, я слушаю нечто организованное. Что-то начинается, развивается, части этого чего-то связаны воедино. И это единство не заключается в нотах, которые записаны в партитуре. Я слышу его только благодаря своему воображению, его «свободная игра» подводит мое восприятие к неопределенной идее единства. Только существа с воображением (свойство разума) слышат в музыке единство, потому что только они способны к такому синтезу. Значит, единство — это мое ощущение. Однако ощущение не выносит оценки, поскольку подчинено рассудку. При помощи опыта я ощущаю организованность как нечто объективное. Ощущение единства доставляет удовольствие, и это тоже относится к опыту разума. Я предполагаю, что это удовольствие разделяют все, кто устроен так же, как и я. И я представляю удовольствие от музыки как «общее чувство» (т. 5, с. 134), другими словами, основанное на опыте и общее для всех разумных существ.
Но как получается, что ощущение единства смешивается с удовольствием? Когда я слушаю самое формальное из искусств, музыку, мой опыт основывается на некоем сходстве между тем, что я слышу, и свойством воображения, которое это организует. Или наоборот, единство коренится внутри меня и мною приписывается независимому объекту. Ощущая единство, я чувствую гармонию между способностями моего рассудка и объектом (звуками), к которому они применяются. В этом понимании гармойия между мною и миром есть и источник моего удовольствия, и основание считать его общим для всех.