Карамельные дюны
Шрифт:
В последнее время кисло-желтая хандра накатила на него с особенной силой. Камил острее стал чувствовать безразличие ко всему. Его ничего не интересовало и не радовало, перестало огорчать то, что раньше огорчало. Дни, словно близнецы, походили друг на друга — никакого разнообразия. И в перспективе тоже ничего хорошего не ожидалось. Ежедневно перед глазами мелькала та же непривлекательная жена в той же безразмерной футболке, натянутой на располневшую фигуру. Один и тот же умело приготовленный ужин, от окружающей пресной обстановки кажущийся безвкусным.
— Тебе с сахаром? — дежурный вопрос. Каждый раз, наливая чай, Ирина его задавала и, не дожидаясь ответа, бросала два кусочка рафинада в чашку мужа. Камил запоздало кивал, уткнувшись в журнал. Он всегда, когда ел дома, что-нибудь читал. Чтение помогало отгородиться от внешнего мира, от семьи и от опостылевшей женщины.
Это началось давно и как-то незаметно. Сначала Камил успокаивал себя тем, что причина вовсе не в нем и не в Ирине, а в обстоятельствах: усталость, работа, раздражение. Все пройдет, стоит только как следует отдохнуть, и нежные чувства вернутся вместе с пылкой страстью. Но ни долгие выходные, совмещенные с праздниками,
Раньше он был другим: веселым, жизнерадостным и почти счастливым. Яцкевич не ходил, он скользил легким спортивным шагом, едва касаясь земли. От домашнего уныния его спасал рецепт Дон Жуана. Камил всегда был не прочь сходить налево, даже в наиболее безоблачные годы брака. Романчики, романы, романища — они так приятно дополняли его беспокойную жизнь. Милые подружки как солнышки согревали своими жаркими ласками и поцелуями, от их светлых улыбок мир расцветал и переливался яркими красками. Камил слыл известным дамским угодником и любимцем женщин. Его выразительные зеленые глаза обладали невероятным магнетизмом. Сколько красоток пленил этот взгляд! Не каждая могла перед ним устоять, да и не хотела. Флирт с Камилом был приятным приключением, роман с ним — красивой сказкой. Дамы ни на что не рассчитывали, зная, что он женат, они хотели лишь романтики, хоть на какое-то короткое время окунуться в омут призрачной любви. Сам Камил старался не влюбляться, чтобы избежать ненужных страданий, и это ему с лихвой удавалось. Он купался в любви и наслаждался жизнью, руководствуясь принципом: один раз живем. «Так не стоит отказывать в удовольствии ни себе, ни ближнему», — продолжал он чье-то изречение, подразумевая под ближними хорошенькие создания, угодившие в его объятия.
Ирина
Кто бы знал, каких усилий ей стоило не вспылить, не разрыдаться и не высказать мужу все, что она думает о нем и его примитивном вранье?! Из последних сил Ирина держала лицо, хотя ей казалось, что вместо него она давно носит приросшую к коже маску. Такого и персонажа в театральных пьесах нет — это должен быть гибрид жизнерадостного Арлекина с печальным Пьеро. В присутствии Камила Ира старательно играла роль беззаботной веселушки, но выходило как-то фальшиво. Улыбка получалась вымученной, шутки грустными. Ей было отнюдь не до веселья. Накормив мужа ужином и пообщавшись с ним для поддержания иллюзии согласия в семье, Ирина укрывалась в ванной. Наедине с собой она могла быть настоящей, выплеснуть наружу истинные эмоции. Но слез не было, плакать она разучилась. Ира тупо смотрела на свое отражение в зеркальных дверцах настенного шкафчика: широкое лицо с пухлыми щеками, делавшее ее похожей на матрешку или на деревенскую тетю Клаву. «Зато почти без морщин, — успокаивали подруги. — У худых кожа быстрее старится». «И без лебединой шеи — подбородок поплыл еще в тридцать», — самокритично добавляла она. Ирина никогда не была худышкой: пышные формы, королевская осанка, грива каштановых волос. В нее такую когда-то влюбился Камил, но с тех пор прошло больше двадцати лет. Она неизбежно постарела, и у мужа пропал к ней интерес. Теперь ему нравились стройные девочки, конкурировать с которыми Ирина никак не могла. Ей было очень обидно — за все. За то, что природа так несправедлива: они с мужем ровесники, но если она безнадежная, никому не интересная «старая калоша», то Камил — мужчина в соку, который при желании легко обзаведется новой семьей. За то, что пошла на уступки мужу и пожертвовала карьерой ради воспитания дочери. Раньше ему это нравилось: дома уют, всегда вкусный ужин и улыбчивая жена в милом халатике с рюшами. Уют и ужины остались, улыбка, правда натянутая, — тоже, рюши при желании можно было бы нацепить, только смотрелись они теперь на ее располневшей фигуре нелепо. Ира не могла не видеть, как раздражает Камила своим присутствием, что он устраивает свои дела таким образом, чтобы свести к минимуму их контакты. Все их разговоры были о хозяйстве, покупках, успехах дочки. Выдавленные монологи Ирины на любые другие темы оставались не услышанными. В ответ лишь редкое «угу» невпопад. Он бы и на хозяйственные темы угукал, но Ира с полным правом настаивала на его участии.
Ирина всегда безошибочно определяла обстановку на любовном фронте мужа. Камил ходит мрачным и забывает побриться — его оставила подруга. Каждое утро усердно собирается на работу: приглаживает гелем волосы, выливает на себя по полфлакона туалетной воды, начищает до седьмого блеска обувь — новое знакомство. А если дело доходит до слишком частого мытья автомобиля — муж влюбился. Но даже в этом случае Ирина не паниковала, потому что знала: Камил не способен на глубокие чувства. Он никого долго не любил. Сама через это прошла — год пылкой страсти, и все — от былой любви не осталось и следа. Он может потерять голову на месяц, два, три, но потом восприятие притупляется, подружка, какой бы великолепной она ни была, Камилу надоедает, и он с ней расстается. Здесь у него особый талант. Он умеет разрывать отношения тихо и без эксцессов. Подруга не сразу понимает, что пришел финал. Камил больше не звонит и не назначает встреч. Она ждет, пока тот «завершит дела» или «вернется из командировки», но не дожидается. «По возвращении» Камил не объявляется у бывшей любовницы — он заливает тоску пивом в компании друзей или безмятежно проводит время в объятиях другой. Брошенная женщина его ненавидит, готова убить, но Камил недосягаем. Она даже объясниться с ним не имеет возможности — ловелас обрубил все концы.
Камил не всегда был прожженным змеем-искусителем. Изворотливость пришла к нему с годами. По молодости он набил немало шишек и побывал во многих передрягах из-за своей беспечности в любви. В самый большой
По мере взросления дочки поведение Камила становилось более свободным. К моменту ухода Лизы из семьи оно достигло пика наглости. Он не афишировал своих любовных интрижек, но и не предпринимал ничего, чтобы их скрыть. Словно они с Ирой заключили безмолвный пакт о ненападении: оба обо всем знают — Ирина об изменах мужа, он о ее осведомленности, — но не поднимают опасную тему, поскольку не видят выхода из ситуации, который устроил бы обоих. Ирину такое положение злило, но повлиять на мужа она не могла. «Скоро разрыв», — предчувствовала она. А этого она боялась больше всего. Камила она давно разлюбила, еще до рождения Лизы. Ее любовь умерла много лет назад с появлением мужа под утро, пьяного, со следами разнузданного веселья на шее и одежде, с платком, испачканным губной помадой, и туманом в глазах. Камил не стал придумывать, что был у друга. Соврал бы, Ира поверила — она хотела верить лжи. Но он ничего не отрицал, когда молодая жена в запальчивости бросила: «Ты шлялся по девкам?! Ты меня не любишь!» Надо было придержать при себе эти опасные заявления. Она же знала, Камил не врет, он предпочитает не попадать в ситуации, когда нужно выкручиваться. Что бы ни произошло, Камил врать не станет. Неосторожно сказанное слово — и все, путь к изменам проложен. Раз жене и так все известно, то нет надобности что-либо скрывать.
Соната. Литва
Соната очень любила осень. Сентябрь за то, что с него начинался новый учебный год, в котором все может быть иначе, чем в предыдущем. Октябрь за его свежесть, темные вечера, освещенные уличными фонарями, мягкий дождь и тихий шелест разноцветных листьев под ногами. Пожалуй, октябрь был ее самым любимым осенним месяцем. Вечером, часов в шесть, она покидала дом, доезжала на рейсовом автобусе почти до конечной и выходила в старом городе. Но это осталось в той жизни — десять лет назад. Тогда Сонате было шестнадцать и она жила в уютном, тихом городе, в городе детства.
Она в него вернулась накануне. Уже второй час бродила по центральным улицам — узким, с невысокими домами в готическом стиле, построенными еще немцами. Укрывшись под зонтом, больше от посторонних глаз, чем от дождя, Соната гуляла одна, как когда-то в юности. Она любила одиночество. Вечер, осень и город — других спутников не надо. Музыканты в кафе играли на скрипках и клавесинах, навевая умиротворенное настроение. Народ неторопливо фланировал по мокрым тротуарам. Все было по-прежнему, как в минувшие школьные годы, разве что стало больше рекламных растяжек. Соната увидела знакомую вывеску: «Еда — балта», что означало: «Черное — белое». В этом кафе отмечали ее пятнадцатилетие. Она поднялась по лесенке и уселась за столик, примыкавший к окну. С улицы кафе напоминало аквариум, а посетители в нем — его обитателей из-за того, что помещение хорошо просматривалось снаружи. Этому же способствовали подсветка и морской, мутно-малахитовый цвет интерьера. Изнутри наблюдался похожий эффект: сидящим в кафе казалось, что не за ними смотрят с улицы, а наоборот, они разглядывают прохожих.
Соната пролистала меню и улыбнулась: как и раньше, здесь подавали мороженное «Жвайгждяле». Не заказать его она просто не могла. Вскоре ей принесли кофе и креманку ванильного мороженого с играющими в ней языками пламени. Она смотрела на горящий спирт, которым был полит кружочек лимона, и вспоминала юность.
Узкая асфальтированная дорожка, щедро усыпанная сосновыми иголками, тянулась через островок леса, примыкающий к дюнам. Над макушками деревьев сияло вечернее солнце на фоне ярко-голубого, без единого облачка неба. Соната сняла туфли-балетки и пошла босиком по нагретому за день асфальту. Леся следовал на полшага позади и любовался изящным станом своей спутницы. Ему нравилась непосредственность Сонаты и ее легкий, жизнерадостный характер. Сона была в него влюблена, и юноша это знал. Он сам еще не определился в своих чувствах. Лесе иногда казалось что он влюблен в нескольких девушек сразу: ему одинаково нравились три соседки по двору, а также четверо девчонок из школы. Соната была красивая и нежная, как орхидея, тонкая, хрупкая и светлая. Своей искрящейся улыбкой она создавала безмятежное настроение, и Леся рядом с ней чувствовал себя счастливым.
Они добрались до дюн — высоких песчаных насыпей, отделяющих побережье от лесного массива. Соната подошла к краю насыпи, откуда открывалась панорама пляжа и волнующегося моря. Внизу, на гладком золотистом песке, в лучах оранжевого солнца нежились отдыхающие. В холодном море никто не купался, и крикливые чайки важно прохаживались вдоль воды. Соната хотела спуститься вниз, чтобы побродить по кромке воды, но Леся ее остановил. Он увлек ее в глубь дюн на песчаную лужайку, окруженную живым ограждением из ветвей колючего кустарника. Это место было словно создано для свиданий: низкорослые раскидистые сосны со всех сторон укрывали влюбленных шатром своих веток от посторонних глаз, а романтика моря навевала лирическое настроение.
Соната имела неосторожность посмотреть в его пронзительно зеленые глаза. На мгновенье земля поплыла и голова закружилась, словно хмельная. Околдованная взглядом, она пошло следом за Лесей, не в силах думать ни о чем.