Карл VII. Жизнь и политика
Шрифт:
Битва при Кастильоне произошла через несколько дней после победы Филиппа Доброго при Гавере (23 июля 1453 года) над ополчением города Гент, который бунтовал против него в течение двух лет. Сам конфликт, который был очень жестким и имел социальную подоплеку, интересен тем, что показывает, что в бургундских Нидерландах, и особенно во Фландрии, солидарность горожан оставалась очень сильной и герцог не мог относиться к своим добрым городам так, как это делал король Франции. Советники Филиппа упрашивали его вести переговоры с Гентом осторожно и осмотрительно, не только по вопросу налогообложения, но и по другим, таких как отправление правосудие. Жители Гента обратились к королю как к своему суверенному господину с просьбой выступить в качестве арбитра или посредника, на что Карл VII охотно согласился, ведь Фландрия была фьефом короны, а он сам обладал "властью учинять мир или войну во всем своем королевстве?" [516] Королевские послы выдвинули предложения, которые очень разочаровали горожан, поскольку были в принципе неприемлемыми. Послы пытались воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы поднять проблему городов на Сомме, утверждая, что они, в 1435 году, были уступлены герцогу Бургундскому с единственной целью дать ему возможность лучше противостоять английскому нападению из Нормандии и как только угроза такого нападение отпала, эти города должны быть возвращены королю без како-либо финансовой компенсации. Само собой разумеется, что Филипп Добрый, подписывая Аррасский договор, официально отказался от такого толкования вопроса, и дело так и не двинулось с места. При бургундском дворе говорили, что события могли бы принять другой, более крутой оборот, если бы не высадка Толбота в Гиени, так что в каком-то смысле Бордо спас Амьен. Возможно, так оно и было. Однако следует помнить, что возвращение Амьена и других городов на Сомме путем применения военной силы могло привести к новому англо-бургундскому союзу, как во время позорного договора в Труа, чего опасалась прежде всего французская сторона. Что касается Гента, то Карл VII, безусловно, был поставлен в двусмысленное положение, поскольку, с одной стороны, был не прочь вмешаться в качестве миротворца во "внутренние" дела бургундской державы,
516
Chastellain, II, 309.
Одним из самых поразительных фактов было изменение роли профессиональных военных, которые находились на пути к тому, чтобы стать своего рода национальной жандармерией. Жан де Ваврен пишет: "Эти воины теперь вели себя в королевстве настолько достойно, что не стало ни одного грабителя или разбойника, который осмеливался бы выйти на большую дорогу из страха быть ими пойманным и переданным в руки представителей правосудия. Точно так же эти воины сопровождали и охраняли странствующих купцов, которые были очень счастливы, что было чудесной переменой, потому что после этого ордонанса те, кого называли живодерами, потому что они грабили всех подряд, стали защитниками и проводниками добрых людей, путешествующих по королевству Франция" [517] .
517
Wavrin 1891, 396.
Но с англичанами примириться так и не удалось, несмотря на то, что в 1452 году Папа Николай V с этой целью направил во Францию кардинала Гийома д'Эстутвиля, а в Англию архиепископа Равенны Бартоломео Роверелла: "Однако после того, как были сделаны предложения и вышеупомянутый мирный договор был оформлен вышеупомянутыми кардиналами, был дан ответ, что когда король Англии отвоюет у короля Франции столько же земель, сколько король Франции отобрал у него, например, герцогства Гиень и Нормандия, тогда настанет время вести переговоры о мире между ними, и что упомянутые кардиналы не могут на этот момент заключить ничего другого" [518] .
518
Leseur 1893–1896, I, 222.
В любом случае, Карл VII, как внутри королевства, так и за его пределами, стал считаться "победоноснейшим королем Франции". Так оценивал его и Шатлен, для которого завоевания Нормандии и Гиени стали поистине двумя "чудесами" его времени: "Я видел как через триста лет / Изгнали англичан, / Из их владений / В древней Аквитании, / А Бордо и Байонна / Стали городами французского короля. / Честь и хвала короне/ Которая свершила такие великие подвиги. / Я видел Нормандию / И благородный Руан, / Подчинившиеся королю / Изгнавшему завоевателей, / И утвердившему там свои стяги" [519] .
519
Chastellain, VII, 194.
Глава IX.
После победы: наведение порядка в королевстве
Личная жизнь и жизнь публичная
"[Бог] вернул Вам Гиень и Нормандию" [520] . Таков припев известной баллады Карла Орлеанского, в которой также есть строка "Радуйся, свободное королевство Франция!". Последовательные завоевания этих двух провинций, а также меры, направленные на обеспечение максимально возможной обороноспособности королевства, сделали Карла VII, достигшего 22 февраля 1453 года своего 50-летия, выдающимся правителем не только в своем королевстве, но и во всем христианском мире. Никто не мог оспорить его главенствующую роль в политической игре ни внутри, ни за пределами королевства. И все же, в оставшиеся ему девять лет жизни, у него не было недостатка в проблемах, несмотря на то, что он с честью вышел из очень шаткого положения, в котором находился первые пятнадцать или двадцать лет своего царствования. У него были причины для торжества, но также и для беспокойства. Возможно, в нем преобладали осторожность и осмотрительность, что являлось не только чертой характера, но и плодами жизненного опыта и результатом рационального анализа ситуации.
520
Orleans, 1992, 268.
Король, никогда не проявлявший особой склонности к войне, больше не желал лично появляться в войсках. Он также не испытывал желания или необходимости систематически являть себя своим подданным, чтобы олицетворять свою власть личным присутствием. У него больше не было ни необходимости, ни желания приезжать и общаться с жителями Тулузы или Бордо, Руана или Парижа. Двумя его столицами, если можно использовать этот термин, оставались Бурж и Тур. Можно было бы предположить, что он станет вести строго оседлый образ жизни в его любимых резиденциях, например, в замке Монтиль, где за рвами и стенами был чудесный парк, или в замке Меэн-сюр-Йевр, окруженном прекрасными садами. Но этого не произошло. Король продолжал передвигаться короткими переходами по дорогам, зачастую ухабистым, пыльным летом и полным рытвин зимой, по центральным провинциям Франции, между Туренью и Берри, и останавливался на несколько дней или недель в относительно скромных жилищах, которые очень часто ему даже не принадлежали. Иностранные послы поражались тому, что такой великий король довольствуется условиями жизни простого дворянина! Само собой разумеется, что двор как мог следовал за своим королем, что означало множество лошадей и повозок, особенно летом, потому что наступление зимы сильно замедляло передвижение. По словам Анри Боде, когда Карл находился в пути, то он сам, люди его двора, от камергеров до кухонных слуг, принцы крови, все были вооружены [521] . Безопасность была превыше всего, а недоверие ко всем и вся сохранялось. Среди королевских резиденций были замки или маноры Монбазон, Прейи, Буа-Сюр-Аме, Монришар, Божанси, Вандом, Разилли, Шампиньи-сюр-Вед, Ле-Риво. Иногда Карл VII останавливался и в домах буржуа [522] . Его пошатнувшееся здоровье, особенно с начала 1458 года, привело к тому, что с ноября 1460 года он проживал в Бурже, а с мая 1461 года — в Меэн-сюр-Йевр. Именно там, 22 июля 1461 года, он и умер. По словам Марциала Овернского король закончить жизнь подобно зайцу в своем логове.
521
Chartier 1858, III, 130.
522
3 октября 1448 года Карл VII остановился у Жака Буше, казначея герцога Орлеанского, в том же доме, где где когда-то побывала Жанна д'Арк (Lottin 1841, I, 300).
Кроме того, в 1455, 1456 и 1457 годах он подолгу гостил в Бурбоне, Форе и даже в Лионе, так что можно говорить о своего рода юго-восточном направлении политики, вызванным положением дел в Италии, но прежде всего тем, что он был очень обеспокоен укреплением власти своего сына в Дофине и последующим его бегством к Филиппу Доброму.
Успех у женщин
Тома Базен дает объяснение этой склонности короля к скромным жилищам, "вдали от мест скопления людей": "Он любил уединение, чтобы свободнее и спокойнее наслаждаться обществом женщин и предаваться своим страстям при возможно меньшем количестве свидетелей" [523] . Возможно, так оно и было. Но возможно, что его желанию скрыть свой либертинизм, который мы назовем старческим, мешало желание придать своим постоянным любовницам, официальный статус, что не могло остаться незамеченным и не вызвать недовольства современников. С этими фаворитками обращались как с принцессами (наряды, драгоценности, образ жизни), до такой степени, что Мария Анжуйская могла только молча страдать. Она была открыто низведена до подчиненного положения. Тот же Базен говорит о "стайке молодых девушек" в окружении короля. По тому, что осталось от королевских счетов, мы можем узнать статус этих девиц (фрейлины более или менее благородного происхождения, а также некая "прачка королевского тела", получившая в подарок прекрасного коня-иноходцы), а один хронист упоминает их по прозвищам. Конечно этим хронистом является, не Жан Шартье, официальный королевский историограф, а Жорж Шатлен, который, будучи чиновником Филиппа Доброго, обладал большей свободой слова. "У него были дни отдыха […] с женщинами, которым он уделял довольно много времени" [524] . Среди них были некая "мадам Регент, женщина с телесами достойными всяческого восхищения", а также, "дочь кондитера, которую называли Мадам де Шаперон, поскольку из всех других женщин в мире именно она элегантнее всех носила этот головной убор" [525] . Надо сказать, что Карл VII, для себя и своего окружения, был щепетилен в вопросах "туалета". Его гардероб был полон различной одежды и регулярно обновлялся. Мы знаем о его пристрастии к зеленому цвету и эмблемам в виде золотых солнц [526] . В рассматриваемый здесь период при дворе главенствовала Антуанетта де Миньеле, ближняя кузина Агнессы Сорель и, по слухам, такая же красавица. Но в отличие от Агнессы, эта дама была замужем за Андре де Вилькье, который в полной мере пользовался положением своей жены для личного обогащения, до самой своей смерит в 1452 или 1453 году. В феврале 1457 года прошел слух, что Антуанетта заключена в тюрьму одновременно с Отто Кастелланом, ставшим королевским казначеем после ареста Жака Кёра, и первым камергером Гийомом Гуффье, но на самом деле, по словам миланского посла, который сообщил об этом своему господину Франческо Сфорца, это были лишь домыслы [527] . Овдовев, Антуанетта сохранила свое положение почти до конца царствования Карл VII, а затем благополучно перебралась в постель Франциска II, герцога Бретонского, что свидетельствует о ее обаянии и настоящем таланте в обольщении мужчин [528] . Она регулярно сообщала Дофину новости
523
Basin 1933–1944, II, 306–307.
524
Chastellain, II, 185.
525
Chastellain, IV, 367.
526
Sur l'emblematique de Charles VII: Vale 1969 et Ribault 1992. В 1437 году король приказал своим придворным слугам носить расшитые золотыми нитями ливреи из белого и зеленого сукна, "с цветком незабудки на них". За помощь во время осады Монтеро он разрешил арбалетчикам из ополчения Шалона носить эту эмблему на своих "мантиях, туниках или пурпуанах" (Barthelemy 1854, 65 и 185). На королевских эмблемах также довольно часто изображались розы и крылатый олень. Contamine et Tesniere, 2013, 24.
527
Ilardi et Kendall 1970–1971, I, 263.
528
Антуанетта умерла в 1470 (или 1474) году. Ее надгробие находится в городе Шоле, где она в 1463 году купила шателению (Stein 1919, 249). От Карла VII у нее была дочь, родившаяся в 1455 году и должно быть умершая в юности, и три сына, а от Франциска II, возможно, четыре дочери. В браке же с Андре де Вилькье Антуанетта родила двух сыновей (в 1451 и 1452 годах соответственно). Завидная плодовитость!
529
Ilardi et Kendall 1970–1971, II, 345.
Набожность Карла VII
Хронист Жак Дю Клерк выделяет два периода в жизни Карла VII: до примирения с герцогом Бургундским он вел "святую жизнь", отмеченную регулярным чтением канонических часов; но "после заключения мира с упомянутым герцогом", хотя он по-прежнему был привязан "к служению Богу" этого уже не происходило [530] . Похоже, эта хронология означает, что, успокоившись относительно своего положения в королевстве, Карл VII изменил личное отношение к религии, оставаясь при этом тем самым христианнейшим королем, уважающим Церковь и ее служителей, которых он широко использовал для осуществлении своей власти. Но тем самым он подавал плохой пример окружающим его людям, да и всем своим подданным. Короче говоря, можно предположить, что Жак Дю Клерк был искренне озадачен: как примирить сексуальную разнузданность короля, которая, безусловно, была предосудительной, с верностью христианским обрядам? Для Анри Боде, одной из целей которого было противопоставить Карла VII Людовику XI, этого противоречия не существовало, поскольку его любовь к дамам была "совершенно искренней" и, кроме того, его набожность была отнюдь не показной: каждый день король выстаивал высокую и две низкие мессы, плюс ежедневное чтение часов. На это указывают несколько косвенных фактов. В 1458 году были заказаны новые переплеты для четырех богослужебных книг короля: требника, часослова и двух "получасословов", регламентирующих литургические молитвы на полугодие. После каждой высокой мессы он делал скромное пожертвование в 15 турских денье [531] . Сообщения нескольких послов показывают, что именно после мессы и перед обедней он охотно давал аудиенции. Один из них рассказывает, что Карл VII в некоторые годы не давал аудиенций в праздник Святых Невинноубиенных Младенцев: так, в 1455 году, этот праздник выпал на субботу и в этот день королем не было дано ни одной аудиенции [532] . Но были ли у этой привычки какие-либо особые причины? Можно предположить, что в этот день король просто позволял себе спокойно отдохнуть. Считалось, что Карл VII особо почитал Святого Иоанна Евангелиста, а не Иоанна Крестителя [533] , поскольку имя первого было его боевым кличем. [534] Показательно, что в письме от апреля 1457 года Вентурини ди Приориби, преподаватель риторики в Савоне, восхваляет не только мудрость Карла VII, но и его набожность, ссылаясь на его божественный дар исцелять золотуху: "Где бы он ни был, он слушает три мессы в день, а затем, осенив себя крестным знамением, исцеляет больных золотухой" [535] . В то же время Антонио Астесано пишет: "Никто не является более набожным, чем король Франции" [536] . Несколько строк из Советов (Avis), адресованных королевой Иоландой в 1425 году 22-летнему Карлу VII, касаются того каким должно быть отношение короля к религии: "Почитай Святые праздники и преданно служи Богу, проси помощи и заступничества святых в дни их праздников, чтобы испросить у Бога благодати для управления своим народом, истово предавайся молитвам, часто исповедуйся перед Богом и причащайся Телом Христовым, благочестиво выслушивай слова проповедников и проникайся ими, чтобы исправить свою душу, проявляй набожность перед своими подданными, которые тогда будут любить тебя сильнее, следи за тем, чтобы в церквях богослужение совершалось с благоговением" [537] . Нет никаких доказательств того, что король, намеренно отступил от этих предписаний, ведь разве не в его интересах было, по крайней мере, поддерживать видимость набожности и не растрачивать свою харизму "христианнейшего короля"?
530
Du Clercq 1838, 175.
531
BnF, fr. 6750.
532
Ilardi et Kendall 1970–1971, I, 191.
533
В этом можно не сомневаться, поскольку, когда король находился на смертном одре ему читали Страсти Христовы по Святому Иоанну Евангелисту.
534
«Его кличем был "Святой Иоанн! Святой Иоанн!"» (Henri Baude dans Chartier, 1858, III, 129).
535
Gilli 1997, 69.
536
Le Roux de Lincy et Tisserand 550.
537
Boudet 2012, 75 et 78.
В любом случае, независимо от его личного поведения, которое не переставало шокировать окружающих (что было не просто частным делом между ним и его духовником), нас заставляют поверить, что король всегда старался уважать Церковь, просто потому, что видел в ней одну из трех идеологических основ своей власти в королевстве. Карл VII, как и его предшественники, считался "императором в своем королевстве", "олицетворением закона", имеющим право "издавать ордонансы и требовать их исполнения", пресекать любые посягательства на его величество. Он находился на вершине феодальной пирамиды, принимая оммажи от своих бесчисленных вассалов и считался "христианнейшим королем" (rex christianissimus) и "рукой Святой Матери Церкви" (brachium sancte matris ecclesie). Шесть церковных и шесть светских пэров Франции должны были ему помогать в управлении страной. Аналогичным образом, Парижский Парламент и Счетная палата состояли наполовину из клириков и наполовину из мирян [538] . Прелаты регулярно заседали в королевском Большом Совете и имели там огромное влияние. Было бы опасным абсурдом управлять страной вопреки своей Церкви или даже просто отказываться от ее помощи и компетенции, хотя на практике, как показывают сетования Жана Жувенеля дез Юрсена, королевские суды на разных уровнях регулярно вмешивались в юрисдикцию судов церковных.
538
Gazzaniga 1976, 169–171.
Здесь уместно привести рассказ Тома Базена, который искренне поддержал Прагматическую санкцию и внимательно следил за ее применением, несмотря на протесты папства и вопреки ультрамонтанским настроениям Церкви Юга. И так, Базен повествует о неназванном по имени прелате, который предложил королю, во время отвоевания Нормандии, в качестве выхода из финансовых затруднений, просто обложить духовенство налогом, а не брать займы у ростовщика Жака Кёра. На что Карл VII ответил, что в первую очередь он ожидает от духовенства "благочестивых и набожных молитв". Король чувствовал, что дела его пойдут плохо, если он пустит на войну священные ресурсы Церкви, предназначенные для бедных. Более того, когда для финансирования войны с турками Папа Каликст III через своего легата во Франции Алена де Коэтиви предписал взимать десятину с имущества клириков в соответствии с его реальной стоимостью, то после протестов нормандского духовенства, король хоть и не отменил этот налог но приказал собирать его по традиционной, гораздо более низкой ставке. Тома Базен заключает: "Насколько позволяли вера и закон, он проявил себя как ревностный защитник Церкви Франции, поддерживая и сохраняя все ее древние свободы и привилегии", поэтому она окружила его "благочестивой и искренней привязанностью" [539] . Но был ли король в первую очередь озабочен защитой экономических интересов Церкви, или же искренне стремился усилить ее духовное влияние? Трудно сказать, были ли прелаты его времени, те, кто был назначен с его одобрения, более ревностными и благочестивыми, чем церковники более поздних лет (знаменитые епископы Людовика XI). О необходимости реформы Церкви тогда твердили постоянно, но без каких-либо попыток претворить их в жизнь. Было ли все это королю небезразлично? В связи с усилиями, предпринятыми кардиналом д'Эстутевилем, во время его миссии в 1452 году, по восстановлению преподавания и дисциплины в Парижском Университете, можно ли сомневаться, что Карла VII не оказал ему поддержки?
539
Basin 1933–1944, II, 288–297.