Карл VII. Жизнь и политика

Контамин Филипп

Другие переговоры, на этот раз между представителями короля Сицилии и герцога Бургундского, иногда проходили в присутствии самой герцогини. Король Рене потребовал списания долга в 420.600 экю и возвращения мест, находящихся в залоге у его противника. "Раздор" продолжался долгое время, но "по просьбе и благосклонности короля Франции" и королевы Марии Анжуйской 6 июля 1445 года был заключен "окончательный и полюбовный" договор, в котором герцогиня обязалась, что ее муж милостиво ратифицирует отказ от долга и вернет удерживаемые им места, включая Нешато и Клермон-ан-Аргон. Единственной крупной уступкой с французской стороны стала уступка Монбельяра, решение о которой было принято вопреки мнению Дофина, тогда как изначально герцогиня Изабелла требовала 1.400.000 экю в качестве компенсации за опустошения, совершенные французскими войсками, плюс 30.000 экю за участие бургундцев в снятии осады Дьеппа в 1443 году. Надо сказать, что бургундская сторона не была в сильной позиции на этих переговорах и могла опасаться кажущегося сближения между Карлом VII и Генрихом VI.

Также, в Шалоне, в августе 1445 года, всплыла проблема Жана IV, графа д'Арманьяка, который по причинам проводимой им внутренней и внешней политики вызвал "негодование" короля, что привело графа вместе с детьми к заключению в тюрьму в Каркассоне. Жан IV призвал на выручку своих родственников и друзей: герцога Бретонского, герцога Орлеанского, герцога Савойского, графа де Фуа и даже короля Кастилии. В конце концов, состоялась аудиенция под председательством самого короля, находившегося в окружении принцев крови и членов Совета, во время которой представители графа подробно изложили свои просьбы. На втором слушании королевский адвокат Жан Барбен, которому было поручено "хранить честь короля", объяснил причины такой строгости к Жану IV и затребовал конфискации всего его имущество в королевстве, а также физического наказания для графа. Во время третьего слушания представители графа обратились к королю с просьбой о помиловании, что было уже классическим ходом. Карл VII дал надежду на благоприятный

исход дела, фактически же, помилование было обставлено определенными условиями, из-за того, что Жан IV "пытался выдать свою дочь замуж за Генриха, короля Англии, и с этой целью вел с ним переговоры". Все это, очевидно, подпадало под обвинение в "оскорблении величества". Дознание продолжилось "с большем рвением, чем раньше", стороной защиты были предъявлены некие ценные бумаги, "и таким образом это дело, которое длилось так долго, было улажено". Создается впечатление некой инсценировки: с момента первого слушания помилование было предрешено. С одной стороны, "просьбы" об освобождении графа исходили от иностранных государей, короля Кастилии и герцога Савойского, а с другой стороны с "мольбами" к королю неоднократно обращались герцоги Орлеанский, Алансонский и Бурбонский, графы дю Мэн, Ришмон, Фуа, Дюнуа и сеньор д'Альбре. Люди короля должны были поинтересоваться у графа Арманьяка, кто же просит о его помиловании — его друзья или он сам. Только в последнем случае помилование могло быть дано при условии выполнения определенных предварительных условий и принесения присяги. Один из пунктов условий гласил, что граф Арманьяк и его дети должны были отказаться от "всех клятв, обещаний и союзов", которые они могли дать или заключить с королем Англии "или другими противниками и врагами королевства Франции в ущерб королю или его суверенитету". Это означает, что для королевской власти граф Арманьяк был не иностранцем, а подданным, который должен был подчиняться определенным правилам, особенно в вопросах внешней политики. Упомянутые выше принцы должны были дать свои письменные гарантии скрепленные их печатями, на тот случай, если граф не будет соблюдать свои обязательства, то они заставят его сделать это, и если потребуется, "силой и оружия", каждый со своим контингентом в 1.000 копий и 200 человек вооруженных дротиками и кинжалами для короля Кастилии, и эквивалент ордонансовой роты (100 латников и 200 стрелков) для герцогов Орлеанского, Бретонского, Бурбонского и Алансонского, графа дю Мэн, герцога Савойского, коннетабля, графов Ла Марш, Фуа, Дюнуа и сеньора д'Альбре. Исключительно длинное письменное помилование было даровано в августе 1445 года, за которым в октябре последовало общее отпущение грехов, но все это время Жанн IV все еще находился в тюрьме [447] .

447

Chastellain, II, 167–168, рисует нелестный портрет Жана IV, как чопорного, гордого, не слушающего никаких советов человека, отказывающегося подчиняться королю. Хронист обвиняет графа в том, что он без ведома Карла VII договорился о браке своей дочери с английским королем, за что был заключен в тюрьму, где и умер 5 ноября 1450 года.

Посольство в Англию

Вследствие или в обмен на брак Генриха VI с Маргаритой Анжуйской, 14 июля 1445 года в Лондон прибыло французское посольство во главе с Людовиком де Бурбоном, графом Вандомским, и Жаком Жувенелем, архиепископом Реймсским. Это посольство прибыло не одно: его сопровождали делегации короля Кастилии, короля Рене и герцога Алансонского. 15 июля состоялась первая встреча послов с королем Англии, который в знак доброй воли трижды поднимался со своего трона, чтобы их поприветствовать. 19 июля послы получили от Карла VII и канцлера Гийома Жувенеля копии договора от 6 июля с Бургундией, что могло только укрепить их позиции. Намерением графа Саффолка было сократить преамбулы, перейти прямо к делу и высказать "кратко и ясно", "все накопившиеся требования по разным вопросам": "Молю вас, сделать нам сейчас последние из ваших предложений, а мы в свою очередь предложим вам последние из наших", "давайте не будем долго ходить вокруг да около и перейдем к конкретике". Граф так же посоветовал французским послам "не держать рот на замке, как они это делали". Переговоры продолжались до 30 июля. К этой дате англичане, очевидно, были готовы отказаться от своих претензий на французскую корону в обмен на обладание Нормандией на правах полного суверенитета. Но французы, верные своему курсу, отказали. По крайней мере, перемирие было продлено до 11 ноября 1446 года, что было нелегко, к тому же появилась перспектива встречи на высшем уровне между двумя королями во Франции. Еще более обнадеживающим было то, что на последней аудиенции архиепископ Йоркский, Джон Кемп, говоря на латыни, сообщил французским послам, что его господин ради достижения мира готов отказаться от значительной части "своего наследства" во Франции. Затем было письмо королевы Маргариты Карлу VII (от 17 декабря), касающееся "освобождения" графства Мэн, и, наконец, письмо от 22 декабря, скрепленное тайной печатью и подписанное рукой Генриха VI, в котором он обещал своему "очень дорогому дяде из Франции", "добровольно и во имя мира", передать город и замок Ле-Ман и все, чем он владел в графстве Мэн, королю Рене, как герцогу Анжуйскому, поскольку это графство находился в феодальной зависимости от Анжу, и его брату Карлу к 30 апреля 1446 года. Уступка была значительной, однако, будучи королем Франции, Генрих VI предполагал, что Мэн останется под его суверенитетом.

Отказ Генриха VI от графства Мэн

Эта крупная уступка, довольно удивительная в свете английской дипломатической традиции, могла рассматриваться Карлом VII как официальное обязательство. Было ли это вызвано негативным (или, с точки зрения французов, благотворным) влиянием привлекательной английской королевы на своего мужа, или же стремлением последнего, проявить христианскую любовь и добрую волю? Разве, согласно этого письма, послы Карла VII не говорили ему, что эта территориальная уступка будет "одним из лучших и наиболее подходящих средств для достижения мира"?

1445 год мог бы закончиться на высокой ноте (освобождением после двадцатитрехлетнего пребывания в плену в Англии Иоанна, графа Ангулемского, и помпезным приездом в Нанси Гастона IV, графа де Фуа), если бы не смерть Маргариты Шотландской, жены Дофина, произошедшей 16 августа в Шалоне. По этому поводу распространились всевозможные слухи, и было проведено дознание, которое выявило напряженность сохраняющуюся при французском дворе и еще раз продемонстрировало своеобразие характера будущего Людовика XI. С политической точки зрения, результатом стало то, что принц оказался вдовцом, без так ожидаемых наследников. По понятиям того времени, это было очень не хорошо для королевского дома Франции.

Первое, что бросается в глаза при рассмотрении четырехлетнего периода с возвращения из Лотарингии до начала отвоевания Нормандии в августе 1449 года, это не передвижения Карла VII и его двора с места на место, а скромность их путешествий в Турень, Орлеане и Берри, где они останавливались на несколько дней, недель или месяцев в резиденциях королевского домена или замках и домах, принадлежавших местным сеньорам. За это время король побывал в Шиноне, Меэн-сюр-Йевр, Туре, Бурже, Разилли, Майе (ныне Люин), Буа-Сюр-Аме, Ла-Рош-Сен-Кантен, Монбазоне и Шампиньи-сюр-Вед. Во всем этом не было ничего особо впечатляющего, как и ничего слишком недостойного великого короля. Самым примечательным местом, которое король посетил был Меэн-сюр-Йевр, прекрасное наследие Иоанна, герцога Беррийского. "Эксцентричными" можно назвать только две поездки: в Лаварден в марте 1448 года, чтобы приблизиться к Ле-Ману, когда шли разговоры о его осаде, и Монтаржи в октябре и ноябре 1448 года. Очевидно, что Карл VII с его склонностью к агорафобии, сопровождавшейся глубоким и вполне оправданным недоверием ко вся и всем, любил жить в сельской местности и предаваться безгрешным удовольствиям (охоте) или греховным (сексу) в относительной свободе, что не мешало ему принимать участие в придворных развлечениях — поединках и балах, центром которых, например, неоднократно становился замок Разилли. Чтобы обеспечить его надежную защиту, короля везде и всегда сопровождала шотландская гвардия. Возможно, такой размеренный образ жизни повлиял на его политику, поскольку он стремился никуда не торопиться и просто получать удовольствие. На этом этапе его царствования скоропалительные решения и бессистемные действия были уже не уместны. Приоритет отдавался коллективным обсуждениям дел в Совете, что не означало, что мнения одних людей не имели большего веса, чем других, например, мнение Пьера де Брезе, военачальника и дипломата, чья политическая карьера в 1450 году достигла своего пика. В своей эпитафии написанной в 1465 году Шатлен описывает графа де Молеврие (таков был его главный титул) следующим образом: "Храбрый, добрый и доблестный рыцарь, / Разумный и славный оратор" [448] . С точки зрения людей того времени, мужество, мудрость и красноречие являлись тремя главными качествами государственного деятеля.

448

Chastellain, VII, 73.

Прекрасная Агнесса

Здесь возникает проблема, которая так волновала историков XIX века, о роли "красавицы Агнессы": оказала ли она реальное и положительное влияние на своего любовника, побудив его к действию, или он пробудился от своего бездействия еще до того, как было засвидетельствовано ее присутствие в его постели? Была ли она украшением его двора (как маркиза де Помпадур во времена Людовика XV) или же она создала дурную славу "христианнейшему королю"? В одном документе 1445 года Агнессе было дано прозвище Helyos (Солнце), но подразумевает ли это, что она дала Карлу VII несколько лет тепла и света? [449] Историк должен противостоять укоренившемуся мнению, что присутствие свободной женщины, сочетающей в себе обаяние с остроумием и молодостью, осуждаемой женоненавистниками

и фанатиками, может быть полезным только для зрелого, лишенного энергии и даже временами подавленного мужчины. Письменные и другие источники, касающиеся Агнессы, довольно скудны: несколько писем, фрагменты счетов, обрывки административных документов, краткие рассказы хронистов, анекдоты, достоверность которых вызывает сильные сомнения, а также по крайней мере один рисунок художника Жана Фуке (и, возможно, картина [450] ), что само по себе является подлинным свидетельством ее недоброй славы. Глядя на этот рисунок, мы можем сказать, что критерии женской красоты за время прошедшее с XV века существенно изменились, хотя это дело вкуса. Но несомненно то, что в свое время она слыла очень красивой женщиной и даже самой красивой в королевстве, если не в мире. Два видевших ее хрониста, один относившийся к ней довольно благосклонно (Оливье де Ла Марш), а другой откровенно враждебно (Жорж Шатлен), говорят об этом в один голос. В любом случае, факт остается фактом: Карл VII был глубоко влюблен в Агнессу, "очарован" и даже "обескуражен" ей. У него от Агнессы было четыре дочери, из которых три переживших младенческий возраст были выданы замуж за аристократов [451] . Возможно, потому что король хотел, чтобы она принадлежала только ему (но удалось ли это ему?), она осталась незамужней, тогда как обычно любовницы принцев выходили замуж, хотя бы для приличия. Агнесса (Аньес) подписывала свои письма, без каких-либо титулов. Вероятно, она родилась в 1422 году в семье пикардийских дворян Соре (отсюда женский вариант фамилии Сорель) и именно поэтому ее называли демуазель. В 1444 году она была принята ко двору Изабеллы Лотарингской, первой жены короля Рене. Когда Изабелла прибыла ко двору Карла VII, вполне вероятно, что Агнесса королю сразу понравилась и он представил ее ко двору королевы, Марии Анжуйской, которая не смогла отказать мужу. В принципе, похоже, что Агнесса так и оставалась придворной дамой королевы, хотя по факту ей не служила. Оливье де Ла Марш вводит ее в свое повествование в 1445 году, во время переговоров в Шалоне между Карлом VII и Изабеллой Португальской. По словам хрониста, Изабелла тогда посочувствовала Марии Анжуйской как обделенной вниманием мужа женщине.

449

Escouchy 1863–1864, III, 320.

450

Существует гипотеза, что Этьен Шевалье, один из крупнейших финансистов царствования, а также человек обладавший тонким художественным вкусом, который, возможно, был в Агнессу влюблен, осмелился заказать ее изображение ее в виде Богородицы с Младенцем на знаменитом диптихе в Мелёне.

451

Но сына не было, что исключало проблему королевского бастарда.

Постепенно Агнесса стала получать от короля в дар земельные владения и недвижимое имущество. Первым приобретением, еще в 1444 году, стал замок Ботэ-сюр-Марн (недалеко от Венсенского замка, где когда-то умер Карл V), который долгое время считался "самым красивым, удобным и лучшим замком во всем Иль-де-Франс" [452] . Затем последовали шателения Роксерьер (в Тулузене), город, замок и сеньория Иссудён (в Берри) и даже город и замок Вернон, который был отвоеван у англичан 28 августа 1449 года. К недвижимому имуществу были добавлены драгоценности: три душеприказчика Агнессы, Жак Кёр, с которым она вела дела, как и многие другие придворные, мэтр Роберт Пуатевин, известный врач, который лечил Маргариту Шотландскую и служил при дворе королевы, и мэтр Этьен Шевалье, были вынуждены в декабре 1450 года, через десять месяцев после ее смерти, продать королю "некоторые драгоценности и кольца", принадлежавшие ей, за сумму 20.600 экю. В то время в распоряжении короля такой суммы не было, поэтому он предоставил в качестве эквивалента оплаты доходы от соляных складов в Лангедоке [453] . Положение королевской фаворитки не преминуло сказаться и на членах ее семьи, так один из братьев Агнессы, Жан Соре, стал Великим ловчим Франции, а один из ее родственников стал аббатом Сен-Крепен-де-Суассон, затем епископом Нима и, наконец, епископом Шалона. Ее мать, Екатерина де Миньеле, смогла купить конфискованную у Жака Кёра сеньорию Сен-Жеран-де-Во в Бурбонне за 3.000 экю. Перед смертью, проживая в доме близ аббатства Жюмьеж, 9 февраля 1450 года, Агнесса умоляя о заступничестве Святую Марию Магдалину, "великую грешницу", к которой, что примечательно, она испытывала настоящую преданность, составила завещание, о котором сохранились лишь фрагментарные сведения в иных документах, позволяющие все же оценить размеры ее состояния. Ее благотворительность, благочестие и покаяние принесли пользу бедным, а также многим религиозным учреждениям. Не маловажно, что Агнесса имела право на великолепную гробницу в коллегиальной церкви Сен-Ур в Лоше, со следующей надписью: "Благородная демуазель Аньес Сюрель при жизни была дамой де Бо, де Роксерьер, де Иссудён и де Вернон-сюр-Сен, милостивой ко всем людям, щедро жертвовавшей Церкви и беднякам и умершей в девятый день февраля в год благодати M CCCC XLIX [454] . Молитесь Богу за ее душу. Аминь". Что касается ее сердца, то оно было захоронено в аббатстве Жюмьеж. Сильно опечаленный потерей Агнессы, Карл VII, внимательно следил за тем, чтобы его фаворитке были оказаны все посмертные почести. Он также попросил поэта Жака Миле сочинить в ее память эпитафию на латыни.

452

Но был ли он тогда в таком хорошем состоянии?

453

Эквивалентом субсидий стал налог с фиксированной суммой, раз и навсегда заменивший налоги, взимаемые с каждой сделки.

454

На самом деле, 1450 год. Смена года, согласно "французского стиля", произошла в день Пасхи, подвижного праздника, который может выпадать на какой-либо день в период с 22 марта по 25 апреля.

Современников поражало то, что эта интимная связь была выставлена напоказ, а Агнесса стала известна как королевская наложница. Пий II в своих Комментариях (Commentaires) говорит, что она была рядом с королем повсюду: за столом, в постели и даже в Совете (что вряд ли достоверно). Тот же автор добавляет, что, когда Карла VII упрекнули в неподобающем поведении, он ответил, что она играет при нем роль шута, развлекая и отвлекала его от дурных мыслей. Многие при дворе роптали, что эта фаворитка, помимо греха прелюбодейства, обходилась казне очень дорого и вела себя как принцесса. Когда в апреле 1448 года она отправилась в Париж, чтобы совершить паломничество к святилищу Святой Женевьевы и заодно посетить свой "Замок красоты", она была оскорблена тем, что жители столицы не приняли ее с почестями, приличествующими ее статусу, и назвала парижан наглецами и негодяями. Парижский Буржуа, передающий эту историю (надо сказать, что он не испытывал к Карлу VII ни симпатии, ни почтения), пользуясь случаем, помянул царицу Вавилона Халдейского, Семирамиду, которая, переспав со своим сыном, решила оправдать свой поступок, издав указ, разрешающий любому совокупляться со своей матерью, сестрой или дочерью. Короче говоря, в силу пословицы Свита короля внимательно следит за ним (Selon signeur, mesnie duyte), поведение короля и Агнессы было очень дурным примером: "Когда государь и его дама публично совершают великие грехи, его подданные тоже начинают грешить" [455] . Процитируем стихи из Воспоминаний о чудесах нашего времени (Recollection des merveilles advenues en notre temps) Жоржа Шатлена: "Я видел, как по Франции расходились, / Презрительные насмешки, / Корень и основа, / Всех оскорблений, / Грешной гордыни / И похоти / Женщины, творившей зло, / Ради своей выгоды" [456] . Гордость и похоть, вот те слова пришедшие на ум поэту, чтобы описать Агнессу Сорель.

455

Journal d'un bourgeois 1881, 387–388.

456

Chastellain, VII, 190.

Так что же было позитивного в ее присутствии рядом с королем? Агнессе приписывают поддержку Пьера де Брезе, деятельность которого во время царствования Карла VII оценивается историками положительно. Дело в том, что находясь на смертном одре она призвала к себе Брезе, одновременно с Гийомом Гуфье, который сопровождал ее во время визита в Париж 1448 году. А в 1446 году, как мы увидим ниже, Дофин относился к Брезе, и Агнессе с одинаковой ненавистью. Оливье де Ла Марш считал, что она обрела слишком большую власть и оттеснила от "короля его верных советников и благородных соратников, которым король с тех пор не оказывал должного внимания" [457] . Жаль, что автор не назвал ни одного из них по имени: возможно, это был просто вопрос продвижения того или иного ее протеже. В Жувенеле (Le Jouvencel) Жана де Бюэя есть сцена, где "лилейная красавица", окруженная стайкой хорошеньких девушек, побуждает Карла VII к борьбе с врагом: "Веди нас на войну, ты и твои соратники покроете себя славой [...]. Великие короли должны свершать великие дела" [458] . Действительно ли эта сцена, которая звучит как нечто из придворного романа, имела место? И когда? Бездоказательно считается, что это произошло летом 1449 года, до принятия решения о разрыве перемирия с Англией в одностороннем порядке. Этого нельзя исключать, однако очевидно, что это тщательно продуманное решение было принято единогласно на заседании Большого Совета в Лез-Рош-Траншелон. "Прекрасная Агнесса", очевидно, на нем не присутствовала, но могла действовать за кулисами.

457

La Marche 1883–1887, II, 55.

458

Bueil 1887–1889, II, 137.