Карт-Бланш для Синей Бороды

Лакомка Ната

— Реджи, — я старалась говорить спокойно, — давай не будем тратить время на пустые разговоры? У меня много дел, а мы с тобой уже все выяснили.

— Нет, не все, — он сделал еще шаг и оказался рядом со мной, лицом к лицу. — Ты прекрасно видишь, что я люблю тебя, Бланш. С ума схожу, помешался. Неужели это ничего не значит для тебя?

— Я замужем, — ответила я глухо. Больше всего мне хотелось прекратить этот разговор, но в Реджи словно вселился бес упрямства.

— Всего лишь на год! На год! А потом ты будешь свободна, — он хотел взять меня за плечи, но я отшатнулась. —

Бланш?.. Почему ты бежишь?

— Мне страшно от того, что ты можешь сказать, — честно призналась я. — Поэтому лучше подумай и промолчи.

— Как я могу молчать, когда все во мне кричит о любви?

— О любви к замужней женщине? К жене твоего господина? Тогда ты и вправду обезумел!

Мои речи пришлись ему, как пощечина. Реджинальд вспыхнул, потом побледнел, но я видела, что не остановила его намерений. Он хотел говорить, и я опередила:

— Послушай, — я переплела пальцы, подбирая нужные слова. — Надо прояснить все раз и навсегда. Я не хочу, чтобы ты заговаривал со мной о… о любви. Мое сердце никогда не будет принадлежать тебе. Мне жаль, Реджи, но я так чувствую.

— Ты же сказала, что я тебе приятен!

— Нет. Я сказала, что не испытываю к тебе отвращения. Но не смогу полюбить тебя, даже если очень сильно захочу.

Некоторое время он молчал, покусывая губы и оглядывая меня с ног до головы:

— Хорошо, я не буду настаивать и уйду. Но я не успокоюсь, Бланш. Я просто не могу успокоиться.

Дело твое, — ответила я, глядя в пол.

— Позволь поцеловать тебя на прощание…

— Нет!

— …хотя бы поцеловать руку. Как жене моего господина.

— Обе мои руки принадлежат моему мужу, — ответила я, пряча руки за спину.

— Мужу, который купил тебя на год? — спросил Реджи.

— Ты собирался уходить, — напомнила я.

— Но я не теряю надежды, что после развода ты переменишься ко мне. И если не полюбишь, то хотя бы примешь мою любовь.

— Нет, — ответ сорвался с моих губ быстрее, чем я смогла его осознать.

Реджи, уже повернувшийся к выходу, оглянулся:

— Нет? — переспросил он. — Как жестко ты это сказала. А что, Бланш… — он опять приблизился ко мне вплотную, заглядывая в лицо, — не отказываешь ли ты мне потому, что стала графу настоящей женой?

— Тебя это не касается! — вспылила я.

— Я слышал, как он рассказывал о тебе королю. Его величество спросил, какова молодая жена, и милорд с четверть часа расписывал твои прелести. Хвастался, что ты без памяти влюблена в него, даже согласилась принять его проклятие на себя. Неужели, это правда, Бланш?! Ты согласилась носить этот проклятый браслет? Опомнись! Тебе хочется страдать вместо него? Принять на себя его грехи? Чем он тебя завлек? Он страшный человек, ты многого не знаешь…

Гнев охватил меня, и я, тщетно призывавшая себя к спокойствию, больше не могла сдерживаться:

— Это ты не знаешь о нем ничего! Не смей говорить плохо о моем муже, о моих сестрах или еще о ком-то кто мне близок и дорог! Ты сказал, что Ален хвалился нашим браком на год, но я уверена, что он никому и слова об этом не обмолвился. И мучилась, размышляя: почему же Реджи

говорил так? Несмотря на очевидное, я все равно тебя оправдывала, думала, что ты заблуждаешься, повторяешь чужие сплетни, потому что переживаешь за меня. Но сейчас ты хочешь убедить меня в том, что это ты — источник этих сплетен. Граф никогда не мог сказать обо мне такого, потому что он уважает меня. Пусть не любит, но уважает!

— Вот что ты думаешь обо мне, — произнес Реджи, бросая на меня взгляд, полный боли. — Что ж, тогда мне и в самом деле лучше уйти.

Что он и сделал, надев шапку и позабыв на столе перчатки.

Немного остыв, я почувствовала угрызения совести. Не слишком ли я поторопились увидеть зло там, где его не было? Реджи посмотрел на меня так грустно, и не стал оправдываться. Ах, Бланш, что же ты натворила!

— Миледи, я принесла вам горячего чая, чтобы согреться, — в беседке появилась Барбетта. Она принесла поднос, прикрытый крышкой и полотняной салфеткой.

Когда салфетка и крышка были убраны, по беседке поплыл чайный аромат — бодрящий, приводящий в порядок и мысли, и чувства.

— Вы еще долго пробудете здесь? — спросила служанка, наливая красновато золотистый напиток в тонкую чашку.

— Сделаю еще два букета и вернусь в замок, — ответила я, делая глоток.

Чай был восхитительно горчим, с долькой лимона и медом.

— Тогда оставите чашку здесь, — кивнула Барбетта, потом вернусь и заберу ее.

— Спасибо, — кивнула я.

Служанка ушла, а я смотрела на ворох ветвей падуба, которые мне предстояло расставить в вазы, и думала о Реджи. Возможно, я была к нему несправедлива. Очень несправедлива. Но зачем он повторяет сплетни? Знать бы, кто их распускает…

Красные ягоды падуба вдруг лопнули и брызнули красным соком. А потом я поняла, что это не сок, а диковинные цветы, которые распускаются прямо на моих глазах, распространяя удивительный, солнечный запах — яркий и экзотический.

Пальцы мои разжались, и фарфоровая чашка полетела вниз. Я проследила взглядом ее полет, потому что она летела очень медленно, но не услышала звона, когда фарфор разбился на тысячи острых осколков. Я вообще ничего не услышала, потому что уши словно заткнули ватой, и все звуки перестали существовать — плеск воды в пруду, шипение углей в жаровнях… Ноги перестали меня держать, и я села прямо на пол, почувствовав неимоверную усталость. Надо только немного поспать, а потом поставить ветки в вазы… Вот удивиться милорд, когда увидит такое волшебство — посреди зимы зацвели ягоды…

Я вдруг поняла, что мыслю какую-то ерунду, потом ощутила щекой холод каменного пола, а потом все погрузилось в темноту. Некоторое время еще могла чувствовать, и мне показалось, что кто-то подхватил меня под мышки и куда-то потащил. Потом стало очень холодно, и я будто полетела, а потом вода залилась в нос и горло, и наступила окончательная чернота.

67

Ален огляделся, высматривая жену. Барбетта, протирая белоснежным полотенцем кружки, сказала, что госпожа графиня составляет букеты в беседке.