Кавалер Красного замка
Шрифт:
Дочь королевы, чтобы подтвердить слух о своей болезни, не встала, и принцесса Елизавета и королева сидели возле ее постели.
В одиннадцать часов по обыкновению пришел Сантер. Приход его был возвещен барабанным боем и появлением нового батальона и новых муниципалов, пришедших на смену тем, которые кончили караул.
Осмотрев вступающий и выступающий батальоны, он порисовался на тяжелой, коренастой лошади посреди тампльского двора и потом остановился. В это время к нему обычно обращались,
Муниципал воспользовался свободной минутой и подошел к генералу.
— Что тебе? — отрывисто спросил Сантер.
— Гражданин, — отвечал муниципал, — я пришел по просьбе королевы…
— Это еще что? От какой королевы? — перебил Сантер.
— Ах, в самом деле! — сказал муниципал, удивляясь собственному увлечению. — Что это сорвалось у меня с языка?.. Неужели я с ума сошел? Я пришел по просьбе мадам Вето…
— Давно бы так; теперь я понимаю. В чем же дело?
— Я пришел сказать, что маленькая Вето больна, кажется, от недостатка воздуха и движения.
— Так что же! Неужели и в этом обвиняют нацию?.. Нация позволила ей гулять в саду — она отказалась. Как угодно!
— Вот в этом-то и раскаивается она теперь и просит у тебя позволения прогуляться в саду.
— И ей никто не мешает. Слушайте, вы! — сказал Сантер, обращаясь к целому батальону. — Вдова Капет может прогуливаться по саду. Ей позволено нацией; да только смотреть, чтобы она не улизнула через стены… Случись это — я всем вам отрублю головы.
Шутка гражданина генерала была воспринята с гомерическим смехом.
— Я предупредил вас, а теперь прощайте. Еду в Конвент. Кажется, поймали Родана и Барбару, и дело идет о выдаче им паспорта… на тот свет.
Эта новость и привела гражданина генерала в приятное расположение духа.
Сантер поскакал галопом.
За ним вышел сменный батальон. Наконец муниципалы уступили место новопришедшим, которым Сантер дал инструкции касательно королевы.
Один из муниципалов пошел к Марии-Антуанетте и заметил, что она покраснела, а сестра мысленно благодарила бога.
«О, — думала она, смотря в окно на небо, — укротится ли твой гнев, господи, и десница твоя перестанет ли тяготеть над нами?»
— Благодарю вас, милостивый государь, — сказала королева муниципалу с той прелестной улыбкой, которая погубила Барнава и столько людей свела с ума. — Благодарю!
Потом, обратившись к своей собачке, прыгавшей около хозяйки и ходившей на задних лапках — животное понимало по глазам госпожи, что готовится что-то необыкновенное, — королева сказала:
— Пойдем, Блек, пойдем гулять.
Собака залаяла, запрыгала и, посмотрев хорошенько на муниципала, как будто понимая, что он обрадовал ее хозяйку, подползла к нему, махая длинным пушистым хвостом,
Муниципал, который, может быть, остался бы равнодушным к мольбам королевы, был тронут ласками собаки.
— Хоть бы для этого бедного животного, гражданка Капет, выходили вы почаще, — сказал он. — Сострадание велит заботиться обо всех созданиях.
— В котором часу, милостивый государь, можно нам выходить? — спросила королева. — Как вы думаете, солнце принесло бы нам пользу?
— Можете выходить когда захотите, — отвечал муниципал. — На этот счет нет особых распоряжений. Впрочем, я полагаю, что лучше бы в полдень, когда сменяют караульных. Это произвело бы менее движения в замке.
— Хорошо, в полдень, — сказала королева, прижимая руку к сердцу, чтобы унять его биение.
И она взглянула на этого человека, который, по-видимому, был не так жесток, как его собратья, и, быть может, за уступчивость желаниям узницы готовился погубить жизнь в борьбе, замышляемой заговорщиками.
Но в это мгновение какое-то сострадание смягчило сердце женщины; душа королевы встрепенулась; она подумала про десятое августа и трупы ее друзей, усеявшие дворцовые ковры. Она вспомнила второе сентября и голову принцессы Ламбаль, выставленную на пике перед ее окнами; ей пришли на ум двадцать первое января и голова ее мужа, умершего на эшафоте под шум барабанов, заглушавших его голос… Но королева подумала, наконец, о своем сыне, бедном ребенке, болезненные крики которого не один раз слышала она из своей комнаты, хотя не могла подать ему помощи, — и сердце ее огрубело.
— Увы, — прошептала она, — несчастье, все равно что кровь древней гидры, оплодотворяет жатву новых несчастий!
XXVI. Блек
Муниципал вышел, чтобы позвать своих товарищей и прочитать протокол, составленный смененными муниципалами.
Королева осталась с сестрой и дочерью.
Все трое переглянулись.
Дочь королевы обвила руками ее шею.
Принцесса Елизавета приблизилась к сестре и подала ей руку.
— Помолимся богу, — сказала королева, — но будем молиться так, чтоб никто не подозревал нашей молитвы.
Бывают роковые минуты, когда молитва, этот естественный гимн, вложенный в сердце человека, возбуждает в людях подозрение, потому что молитва есть плод надежды и благодарности. В глазах же сторожей надежда или благодарность возбуждали беспокойство, потому что королева могла надеяться только на одно — бегство и могла благодарить бога только за одно — за средство бежать.
Окончив эту мысленную молитву, все трое не произносили ни слова.
Пробило три четверти двенадцатого, потом двенадцать.