Кавказские новеллы
Шрифт:
Он говорил потом, когда уже мог смеяться, что из своего чудом уцелевшего дома наблюдал, как грузинские «НАТО-швили» удирали, бросая танки и даже личное оружие, потому что уже «шли русские».
И что в тот момент он наблюдал позор одновременно двух государств – Америки и Грузии.
В тысячный раз каждый из нас задавал себе вопрос – куда ушло то время, когда мы все любили друг друга, и неужели так быстро становятся другими?!
Неужели то, о чём спросил себя не в нашей эре Периандр, правитель Коринфа: «Что причина всего?», и сам же ответил: «Время!», именно оно разбросало
Югославия была моей первой зарубежной страной. Но прежде трое бдительных стариков из парткома снимали интеллектуальный допрос: а каким советским орденом был награжден югославский король Михаил?
Я понятия не имела, мы все в СССР знали про Броз Тито, что в соцлагере он сам по себе, что умел выбрать золотую середину, никого не держал в железной клетке, заключил со всеми странами договоры, и югославы были значительно благополучнее нас. На зарплату они могли одеваться, покупать мебель, автомобили, а когда не хватало денег в стране, ездили на заработки по всему миру.
А наши люди на всей шестой части планетарной суши, запускали первые в истории космические ракеты и едва дотягивали от получки до получки, брали в долг друг у друга, играли на работе в «черные кассы», куда сами же и вкладывали свои крохи – игра, она и есть игра.
И потому в Югославию нас выпускали так же неохотно, как в капиталистические страны, чтобы не сравнивали…
То есть, если ты ещё нигде не был, в Югославию тебе не попасть, пока не съездишь все равно куда: на золотые пески Болгарии, в Чехословакию, Венгрию, Румынию, ГДР.
Старики простили мне незнание – слишком невинный вид – и выпустили.
Я и диссиденткой не была, мне не довелось знать настоящих из них, а те, кого видела, были не чище карьерных комсомольцев, только смотрели в разные стороны.
В Далмации я впервые увидела Европу, и даже не современную, а в ретроспективе – с узкими старинными улочками римскую провинцию императора Диоклетиана, исчезнувшую Византию, коралловые острова в лазурном море.
За моей спиной с длинными волосами постоянно вились «чайки», словно я была продолжением моря, и мне хотелось писать о них повесть под завораживающим названием «Далматинская чайка». А еще мне казалось, что когда-нибудь я обязательно вернусь на Адриатику.
Но я вернулась уже не в Югославию, а в отдельно существующую Хорватию, и не на юг, а на север, называемый Загорье.
Потому что хотела прикоснуться к тому, что Лара не могла объяснить, но дала мне почувствовать.
Уж не то ли, что на данный исторический момент МЫ УТРАТИЛИ?
Независимая от всяких кланов и продажных услужений журналистка, как перед Богом, я была открыта сердцем перед всем тем, что происходило с моей крошечной и с моей необъятной родиной. И для меня уже жизненно необходимо было прикоснуться сердцем к чему-то иному, что не приносит боли, а дает покой!
Одни и те же обстоятельства в разные моменты бывают обставлены абсолютно по-разному. Памятуя весь кошмар с Ларой, я откладывала отношения с хорватским консульством. Да и российский овир, с его вечными очередями, не побуждал к действию.
Однако
Что-то изменилось в нашей жизни или это кажущаяся эволюция нашего строя без определения и названия?
Но теперь можно медленно продвигаться вперед, чтобы за окном мелькали города и страны, как в детстве, когда ехала с родителями. Я хотела видеть старинный Львов, я хотела медленно продвигаться по своей прежней великой и могучей стране, стране воспоминаний.
Но венгры в тот год опять начали бастовать, прерывая международное сообщение, все поезда неделями простаивали на границе. Пришлось сдать билет и лететь самолетом.
Через два с лишним часа в загребском аэропорту я обнимала массагет-скую царевну и Лару, знакомилась со Штефаном, шла к их новому автомобилю, рассматривала горы, «викенды» на вершинах гор и в узких расщелинах, эстакады и тоннели новой дороги в Словению, аншлаги с портретом неизвестного неандертальца, обнаруженного у них под Крапино в пятидесятых годах прошлого столетия.
Мы мчались на север, в глубокие горы, куда Бог воткнул этот самый Цветлин точкой, которой нет на карте.
Автомобиль Штефана летел по Старой «autoсeste», тем не менее, совершенно гладкой, без привычных российских колдобин.
Когда Лара вернулась из Москвы, она не стала делать пустых признаний благородству Штефана, а быстро устроилась в «Boxmark», фирму пошива чехлов для немецкого завода автомобилей. На работу, которая требовала большого мужества и сил – вставать в три пятнадцать ночи, всю смену строчить кожу, не разгибаясь, дважды по десять минут перекур, в любой момент могут без всякой причины выкинуть, чтобы набрать новых работников, за что основная фирма приплачивает.
И сразу же кинулась с головой в омут – взяла в банке кредит. Самое интересное, что заинтригованный клерк уже приехал к ним в дом с 30 тысячами кунов в барсетке, а потом, глядя в её самый настоящий российский паспорт, да еще без всякого намека на страну Хорватию, стал звонить шефу – можно ли давать хорватский кредит чужой гражданке?
Шеф ответил, можно, раз чёрт уже принес его в такую дыру, из которой и с деньгами не выберешься.
Тот вручил их Ларе, она купила Штефану «Peugеot». На этом красивая истории с кредитом закончилась, и началось суровое сосуществование с «Загребачкабанка», его итальянским филиалом.
Вначале аннулировали кредитную карту, и всякий раз с начала месяца, хотя Лара получала зарплату в середине, банк присылал ей угрозы в роскошных конвертах, и всё чаще угрозы судом, причем, всё это за счет Лары. Зарплату свою она больше никогда не видела.
Зато на автомобиле Штефан мог вывозить её в полицию, для которой у Лары всегда не хватало какой-либо одной бумаги, встречал с работы, и поначалу со всеми своими «мастер» и «маэстро-картами» они заезжали в супермаркеты, но потом все реже и реже.