Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине
Шрифт:
— Степан Николаевич, здравствуйте! Неужели вы не почувствовали, что я целый день брожу под вашими окнами? — с улыбкой, полушутливо спросила Якимова.
— Если бы я мог это почувствовать, вам, Анна Васильевна, не пришлось бы ждать ни одной минуты, — дружески пожимая ее холодную руку, сказал Степан. — Ох, да вы совсем замерзли!
— Да, признаться, несколько раз бегала греться в кондитерскую…
— Может, зайдете ко мне?
— Нет, Степан Николаевич, в другой раз. Я затем и пришла, чтобы предупредить — ваша квартира в опасности.
—
— Давайте зайдем куда-нибудь в кофейную. Мне хочется согреться и поговорить спокойно.
— Пожалуйста. Тут недалеко кофейная.
— Пойдемте быстрей!
Степан взял Якимову под руку и почувствовал, что она вся дрожит.
— Пойдемте быстрей, чтобы согреться.
— Хорошо. Пойдемте…
От быстрой ходьбы на щеках у Якимовой выступил румянец. Она начала согреваться. А когда уселись у горячей кафельной печки и выпили по чашке какао, Анна Васильевна перестала дрожать, голос ее стал ровным, спокойным.
— Я пришла, Степан Николаевич, поговорить с вами по душам.
— Это хорошо. Спасибо, Анна Васильевна, — приветливо сказал Степан, однако брови его сомкнулись, глаза посуровели. Он почувствовал, что Якимова пришла с какой-то тяжелой вестью. «Наверное, нарочно послали ее, чтоб смягчить удар».
— Редко нам удается видеться. Все дела, — начала она издалека. — Да вам и не до встреч было, я знаю, как бурлил рабочий Питер.
— На этот раз схватка с полицией закончилась не в нашу пользу, — вздохнул Степан. — Союз потерял больше сорока самых отважных бойцов.
— Зато и вы нагнали холода на правителей. Они даже не решились устроить суд над рабочими, а сослали их втихомолку.
— Это верно, — сказал Степан, постукивая пальцами по столу. — Вы, Анна Васильевна, сказали, что моя квартира стала опасной. Что-то случилось? Лучше выкладывайте сразу.
Якимова заметила, что рука Степана, выстукивая что-то веселое, слегка дрожит.
— Да, Степан Николаевич, товарищи просили меня сообщить вам еще об одном несчастье.
— Что, Обнорский? — приблизился к ней Степан.
— Да! — шепотом сказала Якимова. — Только приехал и был схвачен в Питере.
— Когда? — спросил Степан, до боли прикусив нижнюю губу.
— Двадцать восьмого вечером.
— Я боялся… у меня было какое-то предчувствие… Что ему грозит?
— Наши думают, что сошлют в Сибирь… В худшем случае — каторга.
— А про типографию, о которой он хлопотал в
Москве, ничего неизвестно? — Нет.
— Жалко, — вздохнул Степан. — Жалко друга. Из комитета я остался почти один.
— У вас много друзей, Степан Николаевич, не только среди рабочих, но и среди землевольцев. Мы все вас очень любим.
— Все? — переспросил Степан, вкладывая в это слово особый смысл: «Если все, значит, и вы?!»
И Якимова поняла его. Поняла и сказала с задушевностью:
— Да, все!
Степан почувствовал, как щеки его вспыхнули, и он, желая подавить смущение, сказал:
— Далеко не все. Далеко… Впрочем, это не имеет значения…
— Да, он имел большой опыт конспирации. Его выдал кто-то из очень, близких людей.
— Возможно…
— Вот я и приехала вам сказать, Степан Николаевич, чтобы вы срочно переменили квартиру.
— Вы из-за этого и не зашли?
— Да…
— А вам не показалось, что за ней следят?
— С улицы — нет. Я бы заметила. Но могут следить из соседнего дома, из соседней квартиры.
– Да, могут…
— Обнорский по возвращении из Москвы не был у вас?
— Не был.
— Значит, он не мог привести ищеек… Знаете, что? Зайдите сейчас к себе, возьмите самое ценное — и на улицу. Я понаблюдаю. Выйдите ровно через пятнадцать минут. Если все благополучно, я подъеду на извозчике и увезу вас к верным друзьям.
— Хорошо.
— Прощайтесь со мной по всем правилам… Так, хорошо. Целуйте руку.
— Можно?
— Обязательно! Так… Теперь ступайте!..
Через пятнадцать минут Степан прыгнул в закрытую кошевку к Якимовой, и быстрая лошадь умчала их на Петербургскую сторону.
7
Халтурин несколько дней пробыл у землевольцев, в тихой, интеллигентной семье, а потом переехал на новую квартиру, которую подыскали для него друзья из союза.
Они сами связались с землевольцами, сами отыскали Халтурина. Оказалось, что тяжелые потери не сокрушили союз. Рабочие из союза, оставшиеся на свободе (а их было около ста пятидесяти человек), ожесточились, сблизились в стачечной борьбе, лучше узнали друг друга.
Степан поначалу не очень верил рассказам приходивших к нему рабочих. Боялся, что они хотели только успокоить его. Когда прекратились облавы, он сам поехал на Выборгскую, решив все начать сначала.
На его стук в дверь знакомой конспиративной квартиры вышли сразу двое незнакомых и спросили пароль. Халтурин насторожился: «Вдруг «ряженые»?»
— Пароль? — повторил высокий, с рябым лицом, которого Халтурин никогда не видел в кружках.
— Позовите кого-нибудь из старых рабочих.
— Пароль, тебе говорят! — забасил другой и в голосе его почувствовалась угроза. Степан кашлянул в кулак и сунул руку в карман.
В этот миг дверь распахнулась и на его лицо упал свет их прохожей.
— Степан? Разве ты уцелел? — услышал он знакомый голос. Кто-то обнял его и повел в дом.
Только тут Степан узнал заросшего колючей щетиной, старого пропагандиста с фабрики Шау, Ануфрия Степанова.
— Ануфрий? Дружище! Вот так встреча! А ведь меня было приняли за шпиона.
Ануфрий помог Степану раздеться, ввел в большую комнату, где было много рабочих.
— Друзья! — взволнованно, осипшим от волнения голосом заговорил Степанов. — Посмотрите, кто к нам пришел! Товарищ Степан! Один из главных организаторов нашего союза. Вместе были на демонстрации у Казанского собора. Как он уцелел — сам диву даюсь. Однако вот он, тут… Даю ему слово.