Кембрия. Трилогия
Шрифт:
– Твою сестру раз оторвали от ребенка. Хвикке. И где те Хвикке?
Поняла. Кивнула довольно. Ушла. Про мидии вспомнили, когда мешки на кухне начали издавать зловоние. Тогда их безо всякого почета и выкинули. Скрип двери. Серые глаза – снизу вверх. Опять на полу сидит. Никак не привыкнуть. Новое – старое. Старое – новое. Словно мир наизнанку вывернулся.– Ну,
Кивок. Серые глаза снова смотрят на сына, но, кроме ласки, в них боль. Снова поднялись.
– Прости неблагодарную. Так устроена. А ты у меня теперь одна.
– А сестры?
– Сестры – это сестры. Сегодня здесь, завтра замужем. Свои семьи, свои дети. У учеников – свои школы. Да и маленький вырастет, женится, – улыбка. – А родители остаются. И ждут нас, сколько бы мы не нашкодили.
Глэдис погладила рыжую голову.– Понимаешь. Вот отчего меня чудо ушастое понимает, а родные дочери – нет?
– А у них своих детей нет пока. Я вот только теперь поняла. Когда сына кормила… Нет, не поняла – вычислила. Поставила себя на твое место, сына, выросшего – вместо себя и сестер, по очереди. Мы дуры, правда?
Глэдис села – не по‑старому, обычно – на кровать. Руки сложила на коленях. Устало так… Немайн поняла – для матери месяц назад закончилось главное в жизни счастье. Что бы ни случилось, а лучше уже не бывать. И еще кое‑что.
– В доме плохо, да?
– Плохо. Так плохо, что мне и осколков не собрать. Эйлет молчит и руку баюкает. Пытаешься заговорить – кричит зверем. Гвен шашни завела, не матери – парню в плечико плачет. Хорошо, сам парень хороший. Гвентец. Тот самый, с которым Дэффид насчет Эйлет сговаривался.
– А‑а‑а, этот. Видела. Помню. Это он Окту вытащил…
– И честный. Сразу ко мне явился. Сказал, старшая‑белобрысая ему не нужна. А та, что чуть потемней, пополней, да деловитая такая – в самый раз. Мол, не бойся, мать, дальше поцелуев не зайдет. Мне жена нужна правильная! Так Гвен и не знает, что уж благословлена. Эйра не знает, куда себя девать. Стелет мягко, да плачет в подушку.
Даже Сиан стала себе на уме. Треснула семья, как старый горшок. И как мне теперь собирать осколки?
– А может, не надо? Собирать? Это глину да стекло нужно сметать веником да за ворота, в поганую кучу. А люди сами сойдутся. Рано или поздно. Больше ничего. Я ведь не умею, с людьми‑то. Могу дать втык. Могу позвать в огонь. Могу настроить на работу. А подружить, дать тепло… Ну вот разве ему. Ему‑то пока много не надо.
Крепче прижала к себе маленького. Утром перед воротами встала колесница. Немайн собиралась в путь. Колесница готова. Плед через плечо, сын в клетчатой колыбели. Луковка на месте возницы. Викинг с конем под уздцы. Капель после ночного дождя. Две сестры.– Мне пора в
– Не могу. И ты не смогла, да? Все ласковые, а внутри упрек. Не уберегла. Знаю, виноваты мы с тобой, не они. В глаза смотреть не могу. Поехали. А то еще неделя и повешусь в хлеву.
Почему именно в хлеву, Немайн уточнять не стала. Явилась Эйлет.– Мне его видеть больно. Ты говорила, что я умная?
– Да. И сейчас говорю.
И кого больно видеть, нет смысла переспрашивать. Невысказанный роман с римлянином оказался несчастливым – понятно. Только…
– И зря говоришь. Не могу я ехать. И маме хоть какая помощь. Да и его увидеть, пусть мельком… Пусть по делам! Я остаюсь, прости.
– За что? За то, что ты сильней нас?
Осталось расцеловаться, оставить весточку Анне, чтоб везла семью сразу в Кер‑Сиди. И ставший вдруг неродным город отошел в прошлое. На время? Навсегда? Как уж получится. Только перестук железных шин по брусчатке. Только в ушах, эхом – шепот: «Уезжай. Но возвращайся».
Они стояли над мощеным двором монастырского странноприимного дома – два уже слегка посвежевших путника. Хлеб, сыр, эль и сон. Четыре простые вещи, вместе сотворяющие чудо. А стоя на крытой галерее, так весело наблюдать, как другие суетятся под дождем.
Впрочем, эль еще и языки развязывает. Но, чем лезть под дождь к мокнущей братии, проще поговорить друг с другом. Пусть собеседник и поднадоел.
– Значит, ты полагаешь, что подсчет дат от Сотворения, применяемый в монастырях Камбрии, неверен?
– Не берусь, брат Теоториг. Но здесь пользуются датировками, принятыми в Риме. Они расходятся с нашими почти на сто лет. Здешние братья говорят, при снятии копии с летописи они укажут римскую датировку.
– А почему нет? Это их монастырь и их летопись. Хотя… Римская датировка, говоришь? Теоториг, кажется, мы здорово запутали мозги тому рыцарю!
Брат Теоториг, хитрец, прихватил с собой каравай хлеба и полголовы сыра. И продолжал отъедаться после выдержанного волей океанских волн поста.
– Успокойся, брат. Во‑первых, рыцарь был наш, камбрийский. А не из Корнуолла. Во‑вторых, он помнил победы и фею Нимуэ. Кажется, он в нее даже влюблен.
– Да, я забыл… Значит, все верно. Как думаешь, стоит ли внести явление одного из рыцарей Артура в летопись?
– В нашу – да. А со своей корнцы пусть поступают, как хотят. И вот тебе, для укрепления памяти!
Теоториг разломил свой сыр надвое. Взвесил в руках половинки и вручил спутнику меньшую.
Вот и половина пути до Кер‑Сиди позади. Закончилась римская брусчатка. Солнце низко, зато близко – гостеприимная ферма Алана ап Милля. Видно, судьба ей стать заезжим домом. Больно удобно пристроилась, ровно на полпути меж двух городов.