Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

Булычев Кир

– Оригинально. Я представляю картинку! Нет, вы должны спрятать наган и сообщить Альбине, где он лежит. Но перед этим обязательно взять с Альбины слово, что она не пристрелит чекиста. История учит – вы ей передайте это, пожалуйста, – что еще никто ничего не добился, стреляя в негодяев. Они неистребимы, как головы горгоны, – их можно убить только вместе с системой, которая их породила. Но боюсь, что это дело для наших внуков…

Александрийский перестал рисовать и взял наган в руки. Склонив набок голову,

он любовался табличкой с выгравированной надписью.

– Ни в коем случае не передавайте наган Альбине из рук в руки… Добро бы обыкновенная пушка, а то – реликвия великой эпохи! Если в ближайшие годы вашего Алмазова не пустят в расход, этот наган станет экспонатом Музея революции.

Александрийский подошел к платяному шкафу и положил наган на него.

– Мы с Конан Дойлем считаем, что улики должны лежать на виду – тогда их никто не видит, – сказал он.

– А мы не возьмем его с собой?

– Сначала надо отыскать безопасное место.

– Я хотела вам сказать, что ко мне приходил Матя… Матвей Ипполитович.

– А этому что было нужно? – Александрийский сразу подобрался, словно кот, увидевший птичку.

– Он искал Полину.

– Как так искал?

– Он сказал, что не видел ее с ночи.

– А зачем она ему понадобилась? – Александрийский агрессивно наступал на Лиду, словно она была в чем-то виновата.

– Она его шантажировала, она требовала, чтобы он на ней женился, дал свою фамилию, помог устроиться…

– Бред и неправда. Она бы не посмела. Он ее убил, а теперь ищет оправданий.

– А если он ее не убивал? Он сказал, что ходил к ней во флигель, но увидел там Алмазова.

– А чем она его запугивала?

– Что расскажет тот случай… когда он участвовал в насилии. В насилии над ней и другими девочками.

– Этим нашего Матю не испугать, – отмахнулся Александрийский. – Такой грех молодости только красит его в глазах Алмазова.

– Я ему то же самое сказала.

– Надо было промолчать. С убийцами следует вести себя осторожнее.

– Вы правы. Он оказался очень нервным.

– Что еще?

– Я сказала, что знаю о поезде Троцкого!

– Вот! Именно! – Александрийский обрадовался так, словно уже разоблачил убийцу. – В самое больное место! Я же говорил, что ему плевать на насилия и убийства, но Троцкий! Троцкий, предатель партии и марксизма, наш главный соперник и враг, – тут уж не до супербомбы – от такого Мати мы побежим как от зачумленного! Ясно, он боялся именно этого. И Полину ухлопал из-за этого. И вас задушит из-за этого… Что молчите? Он вас душил? Ну, признавайтесь, он забыл о вашей несказанной красоте и начал откручивать вам головку или сразу в сердце ножик? А? Почему молчите?

– Марта вошла в комнату, и он не успел меня задушить.

– Вот именно! – Профессор зашелся в вольтеровском смехе.

– Павел

Андреевич, – Лидочке было вовсе не смешно, – вы забываете, что он мог меня в самом деле убить!

– Вы живы! Остальное – лирика, сентиментальная литература. Главное – Шавло фактически признался в убийстве Полины. Как только Алмазов узнает, что Шавло так замаран, он побежит от него как черт от ладана!

– Но ведь речь идет о сверхбомбе, о спасении нашего Союза от фашизма!

– Сверхбомба – дело завтрашнее, дело непонятное и рискованное. А Шавло – сегодняшняя угроза. Ты увидишь, как Алмазов от него отвернется. Вот и замечательно. Это и требовалось доказать.

Раздался отдаленный удар гонга.

– Обед, – со значением сказал профессор. – Теперь можем со спокойным сердцем и за супчик!

Следующий удар раздался куда ближе – президент Филиппов шел по коридору и бил восточной колотушкой в старинный и тоже восточный гонг.

– Пойдем, пойдем, – сказал Александрийский. – Пока мы живы, есть надежда. Где моя трость? По дороге мы с тобой должны отыскать укрытие для нагана.

– Мы его не будем брать с собой?

– Ни в коем случае! Любая случайность может быть губительна. Мы не знаем – а вдруг в коридорах уже обыскивают прохожих.

Лидочка поежилась – раньше, когда она таскала револьвер под мышкой или лазила за ним под бильярд, в том был элемент игры, а в игре всегда можно сказать: я с вами больше не играю – и пойти домой. А слова Александрийского как бы подводили итог – никто больше с тобой играть не намерен.

Профессор почувствовал, какое впечатление оказали его слова на молодую спутницу, дотронулся до рукава блузки и сказал:

– Считайте, что я пошутил. Но не забывайте об осторожности. Разрешите, я вас возьму под руку? Учтите, что у нас с вами платонический роман – в иной вид романа никто не поверит.

– А жаль, – искренне сказала Лидочка.

– Это лучший комплимент, который я получал за последние месяцы, – сказал профессор. – Вперед!

В столовой Альбины не было. Алмазов, мрачный, как туча, сидел в одиночестве, и никто не смел к нему приблизиться.

– Внимательно следи за всеми подозреваемыми. Два глаза хорошо, четыре лучше, – успел сказать Александрийский, прежде чем они разошлись к своим местам. – После обеда встречаемся у медведя!..

– Иваницкая! – сказал Филиппов убитым голосом. – Я буду вынужден!

Прежде чем сесть на свое место, Лидочка подошла к президенту и, наклонившись к его уху, прошептала:

– Вы мне надоели!

– Как? – сказал президент вслух. Но Лидочка уже шла к себе.

– Что ты сказала этому козлу? – спросила Марта.

– Что он козел…

– Лидуша, ты молодец, я тебя все больше уважаю. Но смотри – он тебе обязательно отомстит. Он жутко мстительный.