Клад

Шестаков Павел Александрович

Александр Дмитриевич и сам не мечтал поселить у себя Федора. Но и отделаться от него поскорее не мог. Видел, что тот в самом деле задумал покончить… «Как помешать? Оттянуть хотя бы…» И тут пришла мысль.

— Слушай, у меня есть идея. По-моему, она тебе подойдет. Домик один на берегу пустует. Под моей опекой.

— Что за домик?

— Почти дача. Ты мог бы пожить там немного. Никого не обременяя. Погрелся бы на солнце. Может, и самочувствие…

Федор приподнял руку, повел пальцами.

— Не надо.

— Дело хозяйское. Но мне нужно время.

— Это далеко?

— В городе. Поедем, посмотрим, а?

— Когда?

— Сейчас…

Согласился Федор

с недоверием, но, спустившись с горы на берег, изменил настроение.

— Тут что-то есть, — сказал он, войдя во двор. — Не пойму. Что-то тревожное и грустное. Старый дом подчеркивает временность этих коробок на склоне. Мне здесь по душе.

Но жить в доме отказался наотрез.

— Не хочу. Это много для меня. Я боюсь пустых комнат. Лучше я буду ночевать в сарае.

— Там верстак, инструменты.

— Отлично, это мне нравится. А стружками пахнет? И столярным клеем? Мне нравится.

— Вольному воля… Вон там тропинка к магазину.

Федор вдруг перебил:

— Значит, девочка считает, что я умер? Интересно. Помню, была американская картина «Вестерн». Хорошая картина. Там прерии, естественно, индейцы и дилижанс с людьми, который должен проехать через опасную территорию. Ну, обычная ситуация. Наши потом с этой картины «Огненные версты» слямзили. А в этом дилижансе девушка и попутчик, опустившийся человек. Она не знает, кто он. Она рассказывает о своем брате и говорит: «Мой покойный брат». Она думала, что того уже нет. А потом, конечно, индейцы нападают. Стрельба, «кольты», луки и стрелы, все на высшем уровне. Это они умеют. И стрела в попутчика. Кажется, в грудь. Короче, насмерть. У них заблудшие всегда погибают. Не перековываются, как у нас. Но перед смертью что-нибудь произносят… Ну и этот тоже. Прежде чем умереть, говорит: «Вот теперь вы можете сказать — «Мой покойный брат». Здорово! Не хнычет, просто констатирует. Теперь уже можно сказать — «покойный», а раньше ныло преждевременно… Вот про меня сегодня еще преждевременно, но скоро.

— Оставь, Федор.

— Хорошо. Скажи, пожалуйста, зачем тут колодец?

— Хозяин был основательный мужик. Не доверял коммунальным услугам.

— Там и вода, наверно, лучше, чем водопроводная.

— Не знаю, не пил.

— Давай попробуем. Где взять ведро?

— В сарае. Пошли, кстати, освоишься на местности.

Саша нашел в связке, оставленной еще Фросей, нужный ключ и отпер двери сарая. Стружками в самом деле попахивало, но, в общем, воздух был тяжелый, жаркий. Пашков подпер дверь камнем, чтобы освежить будущее Федорово жилье. Вместе с воздухом и сарай проник и свет. Луч висевшего над рекой солнца остановился на прислоненной к стене картине. Это и было любимое полотно Захара, шокировавшее Фросю, которая, как и думал Саша, выставила его из дома.

Федор уставился на картину.

— Я буду ночевать в Эрмитаже?

Неизвестный художник запечатлел в щедрых, хотя и потемневших от времени красках свое видение похищения сабинянок. Мускулистые древнеримские мужики, опоясанные мечами, со зверски-сладострастными бородатыми физиономиями с воодушевлением тащили довольно жирных голых женщин. Те, в рамках приличий, оказывали слабое сопротивление.

Впервые Федор оживился.

— Какая прелесть! Я обожаю кич! Искусство неразвитого вкуса — младенчество души. Уверен, что автор был добр и застенчив, особенно с женщинами. В картине он воплотил дерзкие мечты робкого человека. Как его вдохновляли пышные груди! Сколько волнений принесла эта толстая нога. Ведь он обладал ею, мог написать еще толще, но не позволила природная робость. Спасибо, Саша! Я буду любоваться этим шедевром… пока позволит

время. Где же ведро?

Они вышли с чистым ведром, и Федор прикрепил его карабином к ржавой цепи.

— Ну вот… Поехали.

Он начал опускать ведро, но не так, как делают умелые селяне, опустив ручку и притормаживая рукой ворот, а по-городскому раскручивая рукоятку, и ведро легло на поверхность, почти не зачерпнув воды. Пришлось несколько раз подергать цепь, пока оно не наполнилось. Федор начал поднимать ведро медленно, с заметным усилием.

— Давай помогу.

— Не нужно, я сам…

Или сил не хватило, или сноровки подхватить ведро вовремя, но оно вдруг дернулось, будто живое, вырвалось из слабых рук Федора и стремительно помчалось вниз.

— Ах! — вскрикнул Саша.

Федор, однако, успел отскочить и замер, глядя с пристальным вниманием на вращающийся ворот и мелькавшую перед глазами рукоятку.

— Слава Богу, смерть всегда с нами рядом, — сказал он.

Мазин решил не звонить Пашкову предварительно, хотя вовсе не стремился застать Александра Дмитриевича врасплох. Напротив, не хотел сеять тревогу. По телефону пришлось бы неизбежно недоговаривать, комкать информацию, а Пашков, насколько Мазин помнил, был человеком нервным и мнительным, милицейский звонок только испортил бы ему настроение раньше времени. И Мазин отправился без предупреждения, в надежде, что непосредственный разговор с глазу на глаз даст возможность спокойнее разобраться в сути дела.

Впрочем, предмет разговора Игорь Николаевич представлял пока смутно, не исключая и «напрасные хлопоты». По сути, ему вспомнился случай из его давней практики: неожиданная смерть подававшего большие надежды биолога Антона Тихомирова. Труп нашли на асфальте под окном высотного дома. Все говорило о несчастном случае, но умудренный шеф предоставил тогда Мазину отпуск, чтобы тот покопался самостоятельно в обстоятельствах смерти. Дед понимал, что работа пойдет на пользу молодому сотруднику. Так и получилось. Мазин нашел виновника несчастья — самого Тихомирова, который оказался нечистоплотным карьеристом, — и хотя ничуть не поднял процент раскрываемости, для себя открыл многое, в частности и то, насколько истина может не совпадать с, казалось бы, неоспоримой очевидностью.

Тогда Мазин шел на подъем, жадно накапливал опыт, впереди так много предстояло сделать. И он делал, но вот пробил срок, и, вспоминая сегодня давний случай, Игорь Николаевич находил невольно между тем и нынешним своим отпуском чаручающую аналогию. История, как известно, повторяется дважды, и Мазин не исключал, что трагедия одаренного Тихомирова обернется на исходе его карьеры нелепым фарсом, случайной смертью давно уже внутренне погибшего, никому не нужного, опустившегося бродяги. Думая так, он едва не поддался соблазну проехать мимо дома, в котором жил Пашков, но сработал внутренний тормоз, и Мазин остановил машину.

Александр Дмитриевич обитал на пятом этаже пресловутой «хрущевки», приземистого темно-кирпичного дома, из тех, что так охотно поносят сегодня, и был доволен своим жильем. Будь оно попрестижнее, жена не оставила бы ему квартиру, разменяла, и ютился бы теперь непрактичный Саша в микрорайоне у черта на куличках, а может быть, и в коммуналке наподобие материнского «замка», дожидаясь по утрам своей очереди у общего туалета. Теперь же у него были две изолированные комнаты, большой тополь, добравшийся ветвями до балкона, тишина над головой, которую он очень ценил, и ни малейшей зависти к обитателям претенциозных башен, что с трепетом ожидают поломки лифта и набирают ночами воду в пожелтевшие ванны.