Клад

Шестаков Павел Александрович

— Как мне жалко этого человека! — вырвалось у него.

— Вы впечатлительны.

— Что тут удивительного! Я трупы не так часто вижу, как вы.

— Верно, я привычнее. И к бездомным тоже.

— Какая разница, кто! Мне в каждой смерти колокол слышится хемингуэевский.

— Тот, что по каждому из нас звонит?

— А разве нет? И, простите, меня коробит обывательское высокомерие по отношению к сломленным людям. Не рождается же человек бродягой и алкоголиком. У нас все вверх ногами в жизни. Считают, беды от водки! Глупость

какая. Водка от беды! — высказался Александр Дмитриевич раздраженно, видя, что Мазин почему-то не торопится уходить.

— Не будем спорить. Это проблема курицы и яйца. Никто не знает, что появилось раньше, — остановил его Мазин миролюбиво, но не встал, а, напротив, откинулся в кресле.

«Кажется, он не собирается уходить. Что же еще?..»

— Не понимаю. Вы человек занятой. Неужели была необходимость ко мне ехать? Разве вы не могли подослать кого-нибудь или вызвать меня? Или так срочно?

— Вообще-то да. Пришлось поторопиться и даже не мешкать, извините.

— Вы о Дарье? — На секунду Александр Дмитриевич вновь ощутил самодовольство. — Она уже собиралась уходить, нестрашно.

— А вы неплохо устроились… сторожем. Впрочем, это дело не мое.

— Не нужно иронизировать. Вы же видите, что такое жизнь! Вот она, на ваших снимках. Слишком хрупка. Почему же, когда осталось так мало, отказываться от дара?

— Ну, что вы! Я не ханжа. У меня другие заботы. Конечно, такой визит в мои формальные обязанности не входит. Да и не надеялся я, что вы с этим человеком связаны. Но знаете, есть люди, которым ничего не стоит связать вещи несовместимые.

— Зачем?

— Да уж не без цели, разумеется.

— Цель? Какая?

— Навредить, например.

— Мне? За что?

— Вы помните Денисенко?

Фамилия показалась Пашкову незнакомой.

— Нет. Не слышал. Или забыл.

— А он вас помнит.

— Ничего не понимаю. Объясните, пожалуйста.

— С тем и пришел. Хотя… Знаете, когда постоянно имеешь дело с не лучшей частью человечества, развивается подозрительность. Иногда, может быть, и излишняя.

— Вы меня подозреваете?

— Нет, мы, пожалуй, друзья по несчастью.

— Мы? Вы и я?

— Представьте. Есть человек, который нас обоих очень не любит. Однажды мы перешли ему дорогу. Точнее, перекрыли. Вот и нажили врага. С хорошей памятью…

Александр Дмитриевич слушал с большим сомнением. Насколько он помнил, дорогу перекрывали ему, а не наоборот. Промелькнули в голове несколько человек, «завернувших» его рукописи, Заплечный, но все это были скорее носители, чем инициаторы зла. Личными врагами Пашков их не воспринимал, а уж мстителями тем более. Да и при чем тут Мазин?

— Вы не ошибаетесь? В этой жизни я скорее жертва, чем палач.

Мазин улыбнулся.

— Вот-вот. А на чем везут человека к палачу? На телеге. Вы знаете, что такое телега?

— Повозка конная?

— Раньше была повозка, а теперь бумага.

Пашков подошел к книжной полке, вытащил толстый

синий том.

— Заглянем в словарь. «Новые слова и значения». Не видели такого? Своего рода надгробная плита на могиле нашего некогда великого и могучего… Вот открываем наугад. Как вам такое понравится? «Картофелехранилище переоборудовали на навальный способ хранения при активном вентилировании». «Сельская жизнь», 15 октября 1971 года. Каково? Великолепие испанского, живость французского, крепость немецкого и так далее, а? Однако ищем телегу. Так… Текстовик, телеболельщик… Каковы перлы, а? А вот и наш гужевой транспорт конца девятнадцатого века: «Телега. Письмо в официальное учреждение, содержащее отрицательную характеристику кого-либо». Она?

— Она самая.

Александр Дмитриевич шутил, вернее, старался казаться шутливым, а сам мучился, понимая, что зря бы к нему Мазин не пришел и существует какая-то отвратительная связь между жуткой смертью Федора и этой проклятой «телегой». Но лучше ничего не спрашивать, а делать вид, что порча русского языка волнует его больше, чем происки действительно неведомого Денисенко. Однако и бравировать глупо.

— Каким же образом мы оказались вместе в этом экипаже?

— Надеюсь, Брускова вы помните?..

И Мазин рассказал обо всем, что собирался сказать. Перенервничавший Пашков, признаться, ожидал худшего и потому испытал даже облегчение.

— Но вы-то отбились?

— Как видите.

— Что же вас встревожило?

— Хотел убедиться, что вы никак не причастны к гибели этого человека.

Мазин дотронулся пальцем до конверта с фотоснимками.

— Что же, я убить его мог, по-вашему?

— Зачем убивать? Такому мастеру компромата хватит и одного знакомства с погибшим.

Перед Пашковым возникло окровавленное лицо Федора, и он дернул головой.

— «Телега», компромат. Неужели нельзя по-русски сказать? «Кляуза», хотя бы.

— Разве кляуза — русское слово? По-моему, латынь.

— Ну, оговор, клевета. Да и с латыни все-таки лучше, чем из «Сельской жизни».

Он творил, а в голове слышалось — «одного знакомства хватит». Значит, серьезно все-таки? И что за напасти!

— Я совсем забыл этого Денисенко.

Александр Дмитриевич напрягся, стараясь представить, как выглядел бывший милицейский офицер. Получалось странно, припомнить толком не мог, а вроде бы видел совсем недавно!

— Ерунда какая-то!

— Что вас затруднило?

— Избыток воображения… Физиономия маячит перед глазами, но не та, давняя, а будто недавно я его видел. Чушь! Он же изменился наверняка. Нет, я бы не узнал его.

— Подумайте, — попросил Мазин убедительно. Возможное появление Денисенко собственной персоной его бы не удивило. И ерундой он бы это не назвал.

— А как его зовут?

— Его зовут Валерий.

— Валера по-нынешнему?

— Ну, вот и вспомнили, — заметил Мазин спокойно, хотя Пашков и не сказал, что вспомнил.