Клад

Шестаков Павел Александрович

Впрочем, Валера, приглашенный Дарьей, не был похож ни на изнеженного римлянина времен упадка, ни на хмыря из подворотни. Это был атлетично выглядевший молодой человек, одетый в светлую водолазку, в дымчатых заграничных очках и аккуратно подбритых бакенбардах.

Кого-то он Пашкову напомнил, но и только. Сам Валера никакого любопытства к Александру Дмитриевичу не проявил. Назвал имя коротко и повернулся к Дарье. Открыл кейс, вытащил бутылку коньяка.

— Вклад в общее дело.

— Богато живете, будущий домовладелец, — сказала Дарья, взглянув на этикетку.

—

Другого не было. Да и серьезное дело серьезного подхода требует.

— Верная мысль. Делу время, потехе час. Поглядим фазенду сначала?

— Не возражаю.

— Прошу. А вы, ребята, работайте, работайте! — обратилась Дарья к мужу. — Готовьте шашлык, пока мы делом займемся.

Александр Дмитриевич ожидал от Сергея резкого ответа, но тот неожиданно молча подчинился.

— Где я тут топорик видел?

Они пошли к поленнице дров, заготовленных Захаром.

— Устранились от сделки? — спросил Александр Дмитриевич, впервые почувствовав в Сергее родственную душу.

— Пусть Дашка торгует. Она не продешевит. Купля-продажа не мои дела.

— Я тоже… сметки не имею. А это сейчас в моду входит.

— Много стали о моде говорить. Удобно жить не своими мозгами.

— Афганистан самостоятельности научил?

— Кое-что усвоил.

— Много пережили?

Сергей поиграл топориком.

— Вам не понять.

— Я тоже так думаю. Судить нужно о том, что не понаслышке знаешь.

— Хорошо, хоть это признаете. До большинства не доходит. Сразу в душу лезут. А туда посторонним вход запрещен. Табу!

— Навсегда?

— А вы думали? Дашка говорила, дядькины бумаги у вас. Читали?

Александру Дмитриевичу стало неловко. Кроме короткой заметки о кладе, ничего из написанного Лаврентьевым он еще не прочитал. Да и к кладу интерес притупился, Дарья слишком поглощала. Но этого Сергею не скажешь.

— Не все читал. Он бессистемно пишет.

— Видите! И после смерти душу оберегает. А при жизни на версту не подпускал. Вот что значит переживать настоящее, а не ваш балаган. Острые вопросы? Гласность? Разные мнения… одинаковых баранов. А барану где место? Смотрите!

Сергей начал нанизывать на шампур куски мяса.

— Жестко вы нас судите.

— Суд впереди.

— Над кем?

— А кого на войне судят в первую очередь? Над предателями.

Язычки пламени потянулись к шампурам. Дымок окутал шашлыки, и сразу возник характерно раздражающий ноздри и желудок запах.

— Интересно. Баран жарится — приятно пахнет, а человек горит — противно.

— И таким дымком подышать пришлось?

Сергей мотнул головой.

— Бросьте! Я вам про Афганистан слова не скажу. Это другая планета.

— И там люди.

— Кто? Афганцы? Люди, факт. Но нас к ним не на самолетах перебросили, а на машине времени. Считали, мы им стрелки часов переведем. Только не рассчитали, сколько крутить нужно. Думаете, мы для них будущее? Да для них по большому счету даже ислам будущее, потому что они еще Александра Македонского не переварили.

— Такие первобытные?

— Они? Они из вечности, а мы из всеобщего среднего образования. Улавливаете разницу?

— Приблизительно.

—

Потому и говорить бесполезно. Приблизительно — это не разговор. Но если хотите, я вам суть скажу. Мы туда влезли, чтобы их уму-разуму научить, а они, оказалось, такое знают, что мы давно утратили.

— Например?

— Могу и пример, хотя он вам не понравится. Вам ведь такая чушь вроде культуры дискуссий по душе. «Позвольте вам этого не позволить!» А что позволить, никто не знает, хотя вопрос ясен как выеденное яйцо. Если украл, руку рубить нужно, а не в «Литературной газете» о гуманизме пустомелить. Да я чем угодно поклянусь: отрубили бы руку, да еще на площади, все довольны будут. Почему же не рубят? Потому что гуманисты? Высокоразвиты и образованны? Ничего подобного. Экономика пострадает. Как же работать, если у всех по одной руке останется?

— Так уж у всех?

— Посчитайте, кто у нас не ворует?

Сергей резко расколол бревно.

— Перепугались? Баб камнями закидывать — тоже страшно? А на Востоке и рубят, и закидывают. И не боятся, что рабочей силы не хватит или рожать некому будет. Такая кара у них — случай исключительный. Редкий. А наших шлюх попробуй закидай. Памир весь на булыжник переработать — и камней не хватит. Из того же Афганистана ввозить придется, если, конечно, решатся Гиндукуш на слом пустить.

Пашков вспомнил, что говорила Дарья о ревности мужа. Попытался представить, как он закидывает ее камнями. Не вышло.

— Не получится, Сергей. Наши женщины сами кого угодно закидают.

— Дожили.

— Но вы, я вижу, в отличие от афганцев до шариата доросли вполне.

— Я дорос до главного. Плохой человек должен бояться.

— Плохой…

— Опять вам пример нужен? Нас в пустыне интенданты полутухлыми рыбными консервами кормили. И ходят с руками и ногами. Мы с ними до сих пор не расквитались. Знаете, в чем главная ошибка в нашей истории была? В том, что после войны фронтовики власть не взяли. Вот кто должен был страной управлять.

— Генералиссимус управлял.

— Это не фронтовик был.

— Но уж в мягкости его не упрекнешь.

— Не ловите меня на противоречиях. Что было, то прошло. Но если сейчас не очистимся, все пропало. Как только подгнием окончательно, свора со всех сторон ринется и свалит с улюлюканьем. И конец. Ни Рюрика, ни Петра, ни Ленина. Пропадем, как сарматы.

Вот тут Александр Дмитриевич не возразил. «Ох, сколько их, что мечтают загнать нас в дебри, в тайгу, смести с карты «последнюю империю», сколько у них накопилось! Одним острова нужны, других обида гложет, что собственные империи не удержали, третьи завидуют: зачем нам столько земли, которой ума дать не можем, четвертые не могут забыть страха тех дней, когда им Красная Армия на Ла-Манше мерещилась, кому-то исторические счеты свести хочется, кто-то пыжится в злом высокомерии, потому что у него туалет чище, безработные получают больше, чем инженер у нас… Да мало ли еще, в чем мы не угодили? Вот и качнись только, налетят с разбойничьим посвистом… Ну а если в опасении того дня начать сегодня друг другу руки рубить и камнями закидывать, кто же обороняться будет?»