Клянусь этой жизнью

Карлино Рене

Ну и как я должна была объяснить это восьмилетнему ребенку?

— Ну-у, мы не выбираем родителей, Софи. И порой, единственное, что мы можем — это помнить, что некоторые их поступки связаны вовсе не с нами.

— Может и так, но если бы они меня любили, разве они бы уже не взяли меня обратно к себе?

— Может, они потерялись. Люди все время пропадают, особенно взрослые. Мой отец — тоже пропащий человек. Потому-то он так со мной и поступил. — Она казалась сбитой с толку. — Чаще всего

люди, которые потеряли себя, уже не в состоянии найти дорогу обратно.

— Это очень грустно, Эмми.

— Да уж. Такова жизнь, дружочек.

Бедная София. Можно сказать, что она никогда не ощущала любви. Ни от ее родителей, ни во время жизни в большом желтом доме, в котором дети и подростки меняются как перчатки, и уж точно не от Келлеров с их «правилами». Они создавали иллюзию тепла своей домашней кухней и сшитыми вручную стегаными одеялами, но под фасадом скрывалась институциональная жесткость, как если бы они управляли приютом, где детей будут кормить и заботиться о них, но никогда не будут любить. Любовь — ключевой ингредиент для формирования характера, но она недоступна детям внутри этой системы.

Я последовала за Софией вниз по лестнице и в кухню, где трое мальчиков помогали миссис Келлер готовить печенье.

— Эмерсон, я очень рада, что тебе лучше, — сказала миссис Келлер, вытирая испачканные в муке руки о фартук. — София, почему бы тебе не показать Эмерсон, как нужно накрывать на стол?

— Миссис Келлер, прежде чем я это сделаю, скажите, можно ли мне взять телефон и позвонить другу?

Она подошла к раковине и начала мыть посуду. Повернувшись ко мне спиной, она сказала:

— Разве мы это уже не обсудили? Иди с Софией и накройте на стол.

Я сделала, как она велела, а затем съела курицу, пельмени и печенье за большим овальным столом вместе с остальными детьми. Мистер и миссис Келлер ели за отдельным столом поменьше. Дети много болтали, а вот взрослые молчали. Все, о чем я могла думать, это о Джексоне. Пока я набивала рот вкусной домашней едой, он, вероятно, ел хлопья в третий раз за день. Я боялась настаивать на том, чтобы позвонить ему, но еще больше боялась потерять с ним связь.

Среди ночи я прокралась на кухню, сняла телефон с зарядного устройства и вернулась в спальню. Я была единственным жильцом на третьем этаже, так что могла рассчитывать на уединение. Я набрала номер дома Джексона. Было два часа ночи, но он ответил после первого гудка.

— Алло? — сказал он.

— Привет.

— Эмерсон? Ты почему шепчешь?

— Сейчас два часа ночи, и Келлеры не хотят, чтобы я тебе названивала, — мой голос надломился.

— Почему?

— Ну, они очень строгие, — пояснила я.

— Они не могут быть хуже твоего отца.

— Нет, это другое. Они хорошие люди, но помешаны на правилах.

— А какие именно правила?

— Слушай, я постараюсь звонить каждую ночь, но сомневаюсь, что нам позволят увидеться, пока я здесь не приживусь

и не заслужу их доверие.

— Но они хорошо с тобой обращаются?

— Да, я в полной безопасности. Тут живут здоровые, счастливые дети. А маленькая девочка — просто очаровашка.

— Хорошо.

— Что «хорошо»?

— Что с тобой все в порядке. Мне звонила Паула и сказала, что отвезла тебя в Нью-Клейтон.

— Зачем?

— Хотела объяснить мне, что она нашла тебе очень хороший дом и попросила меня соблюдать дистанцию.

— Соблюдать дистанцию?! — возмутилась я громким шепотом.

— Тише, Эм! Не лезь в неприятности только для того, чтобы позвонить мне.

— Что ты такое говоришь, Джекс?

— Да ничего, я просто хочу, чтобы ты была в безопасности. Тебя же могли отправить вообще к черту на куличики, к каким-нибудь засранцам. Могло быть и хуже, понимаешь?

— Прошли лишь сутки, а меня уже тошнит от людей, говорящих мне держаться подальше от неприятностей. Я ничего не сделала. Разговор с тобой не принесет никаких проблем. Это смешно. Я найду способ звонить тебе несмотря ни на что.

Последовала продолжительная тишина.

— Черт, как же я соскучился, — сказал он.

— Я тоже по тебе скучаю. Не волнуйся, я буду звонить тебе, и мы обязательно скоро увидимся.

— Я все думаю о нашем поцелуе…

— Правда?

— О том, какая ты сладкая, — Я резко выдохнула. Никто раньше не разговаривал со мной так. — О звуках, которые ты издавала, когда я целовал твою шею, — его голос был низким, напряженным.

— Джекс, чем ты занимаешься?

— Думаю о том, как сильно я хочу поцеловать тебя… и прикоснуться к тебе, — ответил он тихим голосом.

Сердце бешено колотилось.

— Ты засыпаешь.

— Не-а, ни капельки. Эм, ты трогаешь себя, когда думаешь обо мне?

Меня охватило смущение. До этого мы с Джексоном никогда не говорили о таких вещах.

— Ну-у…

Он рассмеялся.

— Не нужно смущаться. Мы же знакомы целую жизнь.

— Поэтому я и смущаюсь. — Для подростков нашего возраста, особенно если это мальчик и девочка, непривычно так открыто говорить о подобных вещах. Мы вместе познавали себя. В нашей жизни не было взрослых, которые могли бы помочь нам в этом. Мы с Джексом растили и воспитывали друг друга.

Дело было не в том, что он делал или, о чем спрашивал. А в том, что он мог спокойно сказать об этом мне, человеку, о котором он фантазировал, и при этом знать, что все будет в порядке, что я пойму его. Осознав это, я полюбила его еще больше.

— Я просто надеюсь, что ты думаешь обо мне. Я очень скучаю по тебе, вот и все, — сказал он.

— Да я только о тебе и думаю круглые сутки, дурашка.

— Ха! Вот это моя девочка. Так что, завтра в новую школу, верно?

— Ага.

— Круто. Пожалуйста, держись от всяких Хантеров Пылесосов подальше.