Книга о Человеке

Сэридзава Кодзиро

Мы все были ошеломлены, когда увидели, как мал и тесен новый дом. Рояль поставили в комнату, выполняющую роль гостиной, кроме нее были там еще две маленькие комнатушки да кухня. Как же мы с мужем и с пятью детьми, всемером, сможем здесь жить? Грузчики расставили по комнатам привезенные вещи… Низкий детский столик втиснули под рояль, наши два больших письменных стола поставить было некуда, так что их отдали на хранение сестре мужа, и тут она предложила, чтобы два старших ребенка жили у нее… Но оба сказали, что останутся жить с матерью. Я была так рада их решению, что не могла сдержать слез. И все же для людей, привыкших к хорошим условиям, жить в такой тесноте оказалось невыносимо, муж, смотревший на все пессимистически,

через два месяца снял квартиру в Синдзюку и выехал… Двое старших детей в конце концов ради учебы переселились к сестре мужа… Я убеждала себя, что теперь я и трое моих собственных детей, наконец-то, сможем жить сами по себе, пусть и в тесноте, но счастливо… Не прошло и года, как явились два молодых человека из той же христианской организации, приехавшие в столицу из района Кансай, и сказали, что по указанию штаба организации они будут жить в нашем доме, нам же следует переместиться в пристройку на задворках, где есть маленькая комнатка с кухней. Я совершенно растерялась, не знала, что и делать, но молодые люди, сжалившись, сказали, что поскольку весь день они будут на работе и приходить будут только, чтобы переночевать, они согласны жить в пристройке, я же могу жить, как жила прежде. В ответ на это человечное предложение я открыла им истинное положение дел. Я никакая не жена старшего сына семьи Ю., а поденная работница по имени Митико Нобэ. В милости других людей не нуждаюсь, а стою на своих ногах, работая ради своих детей. И это отвечает христианскому учению, в которое верил тесть… С тех пор эти двое молодых людей неизменно любезно помогали мне…

Когда Митико Нобэ закончила свой рассказ, жена, улыбнувшись, сказала:

— Митико, и ты и я, мы воспитывались как девы в небесном раю… Но после войны внезапно оказались брошены в земной ад и испугались. В результате страданий и борьбы я поняла, что всем людям предназначено быть тружениками, работать и стоять на своих ногах… Тогда я решила стать батрацкой женой. И мне сразу стало легче жить. Хозяйка магазина раньше со мной не заговаривала, а теперь стала моей приятельницей, с которой я могу обсудить что угодно, у меня появилось больше радостей… Я поняла, что это и есть подлинная человеческая жизнь. И ты, Митико, став поденщицей, наберись терпения. В скором времени непременно откроется новый путь…

— Несколько дней назад я шла по улице возле Сибуи, высматривая под ногами, не уронил ли кто монетку, но не нашла ни иены, только устала невыносимо, тогда я взглянула на небо и подумала: откуда у меня вообще брались деньги? Когда, считая вместе с невестками, мне надо было кормить девятерых, никто из взрослых членов семьи, даже муж, не давал мне ни иены. Разумеется, собственных накоплений у меня не было, я обращалась с просьбой к свекрови, но дважды просить не станешь, и вот в это время одна моя знакомая подучила меня, как можно продать свою одежду, и я постоянно пользовалась ее помощью. Вскоре мы проели все, что я выручила за свои чудесные платья… Но сейчас я, став поденщицей, крепко держусь на ногах, поэтому все в порядке.

Я рассеянно слушал их разговор, как вдруг появился гений Жак и зашептал мне:

— В твою жену и Митико Великая Природа вдохнула новую жизнь, дав им возможность начать жить по-новому. Это настоящий подвиг с их стороны. Их не в чем упрекнуть. Поддерживай их! Ты и сам неплохо справляешься, но все это благодаря тому, что Великая Природа много раз из-за спины вдыхала в тебя жизнь и придавала силы…

— Жак, Великая Природа одобряет мою нынешнюю работу?

— Успокойся, она полагает, что писать — твое предназначение. Если возникнут трудности, не стесняйся, позови меня!

С этими словами Жак исчез, но меня не оставляло желание попасть в Истинный мир и не спеша поговорить с ним в его лаборатории.

Весь

этот рассказ, занявший несколько дней, Минору выслушал молча, в глубокой задумчивости.

Глава шестая

Нобэ прибавилось работы в качестве стенографистки при пасторе, это отнимало у нее много времени, но в материальном отношении было неплохой подмогой.

Как-то раз Митико стенографировала проповедь пастора в Сэтагае утром. Обычно она по окончании проповеди уходила вместе с пастором, расшифровывала стенограмму и передавала ему текст, после чего, получив заработанное за день, возвращалась домой. Добиралась туда уже поздним вечером.

Но в этот день проповедь закончилась раньше обычного, до полудня, пастор направился в свою церковь, расположенную в Ёцуе, но там стенографирование проповеди не предполагалось, поэтому, расставшись с пастором у станции Сибуя, она вернулась домой непривычно рано.

И тотчас же, примостившись в тесной кухоньке, точно украдкой, занялась расшифровкой стенограммы. Через какое-то время она вдруг услышала удивительно красивую музыку. Шопен. Очарованная прекрасной музыкой, она встала из-за стола и, идя на звук, вошла в комнату, где стоял рояль. За роялем сидел ее родной старший сын…

Она замерла.

— Мама, ты дома? Я не ожидал.

— Это я не ожидала… Не знала, что ты стал таким прекрасным пианистом…

Сын встал, подошел к матери и удивился ее слезам. Она поспешно сказала:

— Меня, поденщицу, Господь Бог, поддерживая, облагодетельствовал этой чудесной музыкой!..

Сын подвел мать к роялю и усадил перед ним.

— Никакой я не пианист… Великий учитель К. часто говорит — профессионала из меня не получится, достаточно, если я буду учиться для своего удовольствия. Мама, благодаря тому, что у нас есть этот старенький рояль, наша лачуга превращается в рай. Прежде всего надо поблагодарить наш рояль.

Митико, опустив голову на клавиатуру, подавила рыдание. Впервые видя мать плачущей, сын встревожился и сел рядом, не отрывая от нее глаз.

Через какое-то время Митико пришла в себя и, увидев рядом с собой встревоженного сына, обозлилась на свое малодушие и про себя рассмеялась: «Я и есть самая настоящая поденщица!»

— Все хотела спросить тебя… — сказала она сыну. — Понимаешь ли ты, что во время войны мы не голодали благодаря твоему деду Ю.?

— Нет, я не знал.

— Когда были трудности с продовольствием мы, как имеющие отношение к семье деда, могли получать продукты.

— Того времени я не помню… Зато помню, как ты, мама, завернув в платок свои платья, выменивала их где-то на деньги и у нас появлялся рис… Родственные связи с дедом уже не имели веса…

— Да… В то время я уже стала поденщицей… Откуда ты все это помнишь?.

— Мама, больше не называй себя так! Ты приняла решение жить своим трудом, как свободный, независимый человек, и осуществила это. Тут нет ничего унизительного.

— Ты сказал, что я живу своим трудом, как свободный, независимый человек? Я нынче — точно французы после революции… Я нынче… Удивительно!

— Но ведь я замечал, как много значило для тебя то, что ты пошла на поденную работу. С тех пор ты перестала сокрушаться, повеселела, ведь верно?.. Мы так тесно живем, что я и без слов чувствовал, что ты думаешь, как поступаешь… Образ нашей жизни нисколько не изменился, но ты сама изменилась, и не столько из-за того, что стала поденщицей, сколько потому, что произвела революцию в самой себе, так ведь?.. Я поражался тому, что, несмотря на свою постоянную занятость, ты, как прежде, пытаешься писать художественную прозу, размышляешь над проблемами веры… Пытаешься понять истинный облик деда… Но больше всего меня поражает, что ты сама, в одиночку, совершила Великую революцию.