Книга сияния
Шрифт:
– Я о них позабочусь, – сказал камердинер словенцам.
Привыкшие получать приказы от Вацлава, когда император пребывал в дурном расположении духа, дюжие солдаты оставили евреев в покое и четким маршем – правой, левой, правой, левой – направились по квартирам. Их шаги гулко разносились по коридору.
– Что мы можем сделать? – ломая руки, вопрошал Зеев.
– Ничего делать не надо, – ответил Вацлав. – С ней ничего не случится. Я об этом позабочусь.
– Обещаете, Вацлав?
– Да, герр Вернер, обещаю. Я скажу Карелу,
– Не опороченной?
– Не опороченной, герр Вернер.
– Благодарю вас, герр Кола, – Раввин тепло пожал Вацлаву руку и слегка наклонил голову.
– Ваш верный слуга, рабби Ливо.
23
Когда рабби, Зеев и голем покинули замок, небо потемнело от тяжелых свинцовых туч. Люди, молча кутаясь в плащи, разбегались по домам, чтобы закрывать ставни, записать двери, загонять животных в стойла. А наверху, в замке, камины едва ли не доверху завалили поленьями. Были зажжены факелы.
– Как насчет славного горячего вина с пряностями, ваше величество? – голос Вацлава был сладок, как патока.
– Не возражаю, отличная мысль.
Пятясь задом, Вацлав покинул гостиную и побежал к винным погребам… однако по пути заглянул и в апартаменты Анны Марии. Вернулся он в сопровождении слуг, которые внесли серебряную чашу с вином и набор бокалов.
– Вот это жизнь, – проворковал император.
– Возможно, но секрета бессмертия евреи не знают, – Киракос одним глотком опорожнил один бокал и тут же наполнил второй. Он испытывал смутное раздражение.
– Если они не знают секрета, их просто перебьют, Киракос, а если знают… после того как они мне его раскроют, их опять-таки убьют или позволят покончить с собой.
– Они не станут совершать самоубийство, – задумчиво произнес Киракос. – Прага – не Масада. Эти евреи – не зилоты и даже не итальянские евреи времен крестовых походов.
Император не знал, что такое Масада. Кажется, какая-то крепость на холме в древнем Израиле, где евреи держали осаду римлян, а потом поубивали друг друга, чтобы не попасть в плен? Рудольфа интересовала только та часть истории, которая помогла бы ему пополнить коллекцию диковин.
– Осмелюсь предложить тост, – сказал Вацлав в самой середине этого жуткого рассуждения. – За здоровье и бессмертие вашего величества.
– Руди, любовь моя!.. – и, весело хихикая и пританцовывая, вбежала в гостиную Анна Мария.
– Сегодня не твоя ночь, Анна Мария, – отозвался император, смущенный ее внезапным появлением.
– Ну-у, Ру-уди, не будь же таким букой! – императорская любовница надула губки. Волосы ее были убраны отборными жемчугами, а лицо накрашено, как у английской королевы – бледное как смерть с ярко-красными губами. В таком виде Анна Мария сильно смахивала на куклу. Такой ее император терпеть не мог.
– Предлагаю еще один тост, – подключился Кеплер. – За Империю.
– Я не желаю слишком долго ждать, – сказал император после третьего
Анна Мария недовольно поджала алые губки.
Йосель, Зеев и рабби Ливо, прижимаясь поближе друг к другу, чтобы защититься от надвигающейся бури, добрались до Карлова моста. Влтава разлилась, ее пенные волны бросались на берег, разбиваясь о набережную.
– Вацлав – человек слова, Зеев. Не волнуйся, – рассеянно успокаивал Зеева раввин.
– Но рабби, что, если… то есть, как я тогда буду жить?
– Жизнь продолжается, – рабби Ливо был слишком погружен в собственные мысли, чтобы следить за словами.
– Если только вы не мертвы, рабби.
Его слова заставили раввина опомниться.
– Прости меня, Зеев… – высокая волна разбилась о край моста, окатив их брызгами. – Как я мог говорить столь беспечно?
«Перл права», – подумал раввин, подбирая полы своего одеяния: вода заливала мост. Порой он проявляет такое безразличие к судьбе своих ближних! Снова он тревожится об общине как таковой, а тем временем Зеев, живой человек, идет рядом с ними, потрясенный и расстроенный.
– И ты тоже прости меня, Йосель. Пожалуйста, прости меня за то, что я считал тебя меньше того, что ты есть. Я люблю тебя. Я люблю вас обоих.
Нельзя сказать, что Йоселя это тронуло. Йосель бен Ливо, который мог написать свое имя на бумаге, был тем же самым Йоселем, который подметал полы и стирал одежду. Разве один больше заслуживал отцовской любви, чем другой?
Ветер, набирая силу, бросал в прохожих кусочками дерева, которыми подпирали уличные лотки, и разным мусором, валяющимся дороге. Йосель выступил вперед, чтобы заслонять своих спутников.
– Это один из моих великих недостатков, порожденный самонадеянностью. Я недооцениваю людей, – продолжал раввин. – Один из множества. Мне отчаянно требуется развивать в себе смирение. Еще так много уроков мне необходимо усвоить. Я должен…
Йосель хотел лишь одного: чтобы старик перестал, наконец, говорить о себе. Рохель в заключении. Когда голем оглядывался, ему казалось, что башни и купола, ступенчатые дорожки, дозорные башенки, идущие зигзагом стены, все до единой детали возвышающегося над городом сооружения губят, разрушают пейзаж. Йоселю страшно хотелось сравнять замок с землей, не оставив камня на камне.
Рохель поместили в комнату без окон, сплошь оплетенную вьющейся лозой. В самом центре опочивальни стояла кровать, обвешанная тонкими зелеными занавесями. У подножия кровати располагались сундуки с деревянной инкрустацией, где изображались сцены охоты. На одной стене висела картина с изображением лани в лесу, чья спина была истыкана стрелами. Печь, облицованная зеленым кафелем, высокая как ель, холодная, незатопленная, высилась в углу. Еще там был небольшой лакированный столик на кривых ножках, ярко-зеленый.