Книга снов
Шрифт:
Так было всегда. Как только я проводил ночь с женщиной, то уже готовился бежать.
Я представляю, как просто все сложится, если мы больше никогда не увидимся. Облегчение и стыд в первый час будут сменять друг друга. Это простительно, большинство журналистов спят друг с другом в командировках.
Но Марифранс могла забеременеть. Нашим сыном. Возможно, она сделает аборт, потому что я трусливо брошусь на следующий рейс «Бритиш эйрвейз», где джин льется рекой, вместо того чтобы остаться с ней и завести семью.
Должно быть, я сошел с ума!
– Ну что ж, – говорит Марифранс и наклоняется,
Сейчас, думаю я. Давай, Генри! Сделай все иначе. В этот раз поступи иначе.
Снова «в этот раз».
– Удачи, – бормочет она и слегка подается вперед – обязательные bisous[25].
Легкий поцелуй в левую щеку, в правую.
Уйти?
Остаться?
Меня охватывает любопытство: какие совершенно новые возможности открылись бы передо мной, останься я в Париже с Марифранс, вместо того чтобы вернуться в Лондон или в Кабул. Внутренний толчок: ну же, давай! Проснись же наконец!
И…
Несмотря ни на что.
Не знаю, откуда взялось это «несмотря ни на что». Оно где-то рядом с «в этот раз».
Третий bisou, и я говорю Марифранс:
– Я бы очень хотел побыть с тобой еще.
Произношу эти слова и уже в этот момент понимаю, что это неправда.
Отгоняю страх. Это точно нормально, так чувствуют себя все мужчины, которые остаются в первый раз.
Она обнимает меня крепко, шепчет, не отпуская:
– Я все еще ненавижу тебя, но уже не так сильно.
Я пропускаю свой рейс на Лондон, не лечу в Кабул, а остаюсь в Париже.
Три месяца спустя Марифранс показывает мне фотографию с первого ультразвука.
– Я хочу оставить ребенка, но ты мне не нужен, – говорит она.
– Конечно не нужен, ты постоянно это твердишь, а я тем не менее остаюсь, потому что тебе не верю.
Она обхватывает меня обеими руками и отвечает «ты прав», но никогда не говорит, что любит меня, она не может, и я тоже.
Теперь я знаю Марифранс достаточно хорошо, чтобы понять, что она проверяет мои чувства к ней. Постоянно. Ей нужны доказательства того, что я хочу ее.
Она отсылает меня каждый раз, чтобы я мог вернуться. У нас почти любовь, но все же мы оба знаем, что не любим друг друга.
Той ночью свершилось чудо.
Наш сын, Сэмюэль Ноам, сын страха.
Что должно было с этим чудом делать, как не оставаться рядом? Мы и оставались.
Марифранс поставила лишь одно условие: «Когда ребенок родится, не ходи больше на войну. Я не хочу, чтобы он боялся за тебя».
Я держу свое обещание.
Три с половиной года я убеждаю Марифранс, что останусь с ней, хотя она твердит, что не желает этого. Она получает премию за ту фотографию с бусами Нельсона из ракушек, я – полставки в «Ле Монд». На войну я больше не езжу.
Сэмюэль чувствительный ребенок. Марифранс порой впадает в отчаяние, когда этот кроха-воробей вдруг отказывается продолжать путь или поднимает крик, если нужно зайти в незнакомое помещение. И все же она неутомима, встает по ночам, когда ребенок просыпается от ночных кошмаров, показывает на тени и жмется в самый дальний уголок своей кроватки. Она носит его на руках, утешает, но
Марифранс спит со своим шефом. Его жена рассказывает мне об этом, она даже предлагает нам завести интрижку – «чтобы соблюсти равновесие, mon cher»[26]. Но я думаю о Сэме и о том, что он очень сильно реагирует, когда чувствует усилия матери скрыть от нас обоих то, что ее одновременно и радует, и огорчает. Да, Сэм чувствует свою мать и сочувствует ей; возможно, это тоже причина, почему я не таю зла на Марифранс: сын учит меня сопереживать. Когда Марифранс кажется неприступной, он не упорствует, а отвечает ей любовью. Подходит на своих пухлых ножках и забирается на стул, чтобы погладить ее по щеке. Иногда у меня возникает чувство, что он подхватывает ее чувства, как насморк.
Я не соглашаюсь на интрижку с женой шефа Марифранс.
Какое-то время я наблюдаю за Марифранс. За тем, какие отговорки она придумывает. Как лжет о том, где задерживается по вечерам. Она, как и многие женщины, совершает ошибку – спит со мной чаще, чем прежде. Будто каждый законный час, проведенный со мной, компенсирует запретные часы, проведенные с ним. Ее противоречивость трогает меня. Порой мне хочется пристыдить ее, но в конце концов я желаю лишь, чтобы мы хоть раз были честны друг с другом.
В большинстве случаев я отказываюсь от секса с ней, и она чувствует облегчение и одновременно тревогу, недоверие.
– С кем же ты спишь, если не спишь со мной? – спрашивает она месяца три или четыре спустя после нашей последней близости.
– А ты? – задаю ей встречный вопрос. – Все еще с Клодом?
Она шепчет: «Ненавижу тебя», и я даже понимаю почему. Мы ненавидим тех, кому наше предательство не причиняет боли. Но мне и правда не больно. Для меня это не имеет большого значения, я даже надеюсь, что она любит его, ей было бы полезно любить.
Она страдает оттого, что я не люблю ее, но чудо, произошедшее с нами, все еще имеет силу. Чудо рождения ребенка, пусть даже Сэм оказался для нее более чуждым, чем для меня.
Полагаю, если бы ее шеф Клод завтрашним утром развелся со своей женой Шанталь, Марифранс уже вечером перебралась бы к нему. Но Шанталь не облегчает своему мужу жизнь, как я – Марифранс.
Я бесконечно люблю Сэма, он чудо нелюбви между мной и Марифранс, и порой, когда Марифранс приходит домой уставшая и расслабленная и от нее пахнет белым вином, туалетной водой Клода, стиральным порошком, каким ароматизируют кровать в отеле, в которую они ложились, я тихо встаю и вместо всего этого смотрю на спящего Сэма.