Книга тайных желаний
Шрифт:
Его смех мячиком отскочил от стен и потолка, а затем вырвался наружу через маленькое окошко. Он откинул мне с лица копну спутанных волос и притянул меня к своей груди.
— Ана, Ана, ты разбудила меня, вернула к жизни.
— То же и со мной, — отозвалась я. — Лишь одно пугает меня.
Он склонил голову набок:
— И что же это?
— Я понятия не имею, как доить козу.
Он снова громко рассмеялся и рывком поставил меня на ноги:
— Одевайся, я покажу тебе. Прежде всего, коза у нас особенная. Это первое, что ты должна усвоить. Она питается исключительно зимними
Иисус продолжал в том же духе, пока я, хихикая, натягивала тунику поверх нижней рубашки и повязывала голову платком. Он по-прежнему тесал камни для амфитеатра в Сепфорисе, и к этому часу ему следовало бы уже находиться в пути, но он не выказывал никаких признаков спешки.
— Подожди, — остановила я его, когда он направился к двери, и вытащила из мешочка, убранного в сундук, красную нитку. — Не догадываешься, откуда у меня это?
Он наморщил лоб.
— Ты обронил ее в тот день, когда мы встретились на рынке. Она пристала к твоему рукаву, — объяснила я.
— И ты сохранила ее?
— Да, и собираюсь носить, пока тебя нет рядом. — Я протянула к нему руку: — Повяжи ее на меня.
Когда с этим было покончено, он опять принялся поддразнивать меня:
— Неужели я занимаю столь ничтожное место в твоих мыслях, что тебе нужно напоминание, когда я не с тобой?
— Без этой нити я бы вообще забыла, что у меня есть муж.
— Тогда не убирай ее далеко. — С этими словами он поцеловал меня в щеку.
В сарае нас встретила Юдифь. В корытце с водой, не давая овцам напиться, стояла нахальная коза — изящное создание с белым телом и белой же бородой на черной морде. Широко посаженные глаза вращались в разные стороны. Я решила, что вид у нее невероятно забавный.
— Сплошное наказание! — пожаловалась Юдифь.
— По-моему, она милая, — возразила я.
— Тогда, наверное, ты не станешь протестовать, если я передам ее на твое попечение.
— Не стану, но сначала объясни, что я должна делать.
Она со вздохом посмотрела на Иисуса, словно приглашая его разделить страдания, которые я причиняла ей своей глупостью.
— Мне нора. — Он взял меня за руку и провел большим пальцем по нитке. — Надо поторапливаться, не то опоздаю.
— Твоя мать собрала тебе еду, — сообщила ему Юдифь, глядя на меня с укором, и я поняла, что и это теперь моя забота. Раньше я ни разу ничего не готовила, кроме чернил.
Когда он ушел, Юдифь вытащила из корыта козу, которая яростно брыкалась, блеяла и расплескивала воду, и грубо бросила ее на землю. В ответ животное опустило голову и боднуло Юдифь в бедро.
Я поняла, что нашла родственную душу.
В несколько первых месяцев все, включая меня, убедились, что прежде я вела жизнь избалованной богачки. От Йолты тоже проку было мало. Она хоть и читала Сократа, но ничего не знала о том, как молоть зерно или сушить лен. Мать Иисуса взяла меня под свое крыло: пыталась обучить всем премудростям и по мере сил защищала от упреков Юдифи, которые лились нескончаемым потоком. Мне никогда не удавалась правильно разжечь кизяк; я вечно оставляла плевелы в пшенице
Жалобы Юдифи становились особенно громкими, если рядом оказывался кто-нибудь из родных, в первую очередь мой муж. Как-то раз она даже заявила ему, что от меня меньше пользы, чем от хромого верблюда. Сноха не только пренебрежительно относилась к моим успехам на ниве домашнего хозяйства, но, подозреваю, пыталась им помешать. Когда приходила моя очередь толочь пшеницу, пропадал пестик; когда я разводила огонь в очаге, кизяк вдруг оказывался подмоченным; когда однажды Мария велела мне запереть калитку, та чудесным образом распахнулась без посторонней помощи, и вся птица разбежалась.
Больше всего я преуспела в уходе за козой, которую назвала Далилой. Я кормила ее фруктами и огурцами, а еще принесла ей маленькую корзинку, которую козе нравилось бодать, подбрасывая вверх. Я говорила ей: «Здравствуй, моя девочка, дашь мне молочка сегодня? Проголодалась? Почесать за ушком? Юдифь тебя тоже раздражает, правда?» — и время от времени Далила отвечала мне блеянием. Иногда я обвязывала ей шею веревкой и закрепляла другой конец себе вокруг пояса, так что она сопровождала меня, пока я занимался своими делами и ждала, когда солнце опустится за холмы, а Иисус вернется домой. Стоило нам с Далилой заметить его, как мы бросались к воротам, где я обнимала мужа, не обращая внимания на взгляды его семьи.
Иаков и Симон посмеивались над нашей привязанностью друг к другу, что совершенно не злило Иисуса, который частенько присоединялся к их шуткам. Они были не так уж и далеки от истины, однако я, в отличие от мужа, не считала поддразнивания деверей добродушными. Их зубоскальство питала зависть к брату. Симон, страстно желавший супружеских радостей, мог вкусить их не раньше чем через два года, а брак Иакова и Юдифи больше напоминал союз двух волов в одной упряжке.
III
Однажды жарким днем месяца элул, когда на дворе было настоящее пекло, я подоила Далилу в сарае, а затем выставила кувшин с пенящимся молоком за ворота, где овцы не могли его опрокинуть. Когда я обернулась, Далила опять влезла в корыто с водой, что вошло у нее в привычку. Она не только подолгу стояла в нем, но иногда и садилась в воду. Я не пыталась помешать ей, мечтая погрузиться туда сама. Однако, когда к нам подошла Мария с корзиной зерна, я попытался выманить козу наружу.
— Оставь ее, — сказала Мария, посмеиваясь.
Она выглядела усталой, лицо раскраснелось от жары. Юдифь была на сносях, поэтому ее обязанности по дому легли на наши плечи, причем большая часть досталась Марии, поскольку я все еще ходила в «подмастерьях».
Я забрала у нее корзинку. Покормить кур было по силам даже мне.
Она прислонилась к воротам.
— Знаешь, что мы сделаем, Ана? Только ты и я. Пойдем в деревенскую микву и окунемся. Йолта посидит дома с Юдифью на случай, если ребенок решит родиться.