Книга тайных желаний
Шрифт:
— Да, он упомянул об этом.
— Мое заточение продлится еще шестьдесят восемь дней. Саломея принесла мне лен, чтобы я могла прясть, и нитки для сортировки, а Мария — травы, которые нужно смолоть, но в остальном сейчас я освобождена от домашних хлопот. Наконец-то у меня появилось время писать. Не отнимай его у меня.
— Не отниму, Ана. Сможешь ли ты писать и дальше, когда закончится нида, я не знаю, но пока пиши сколько хочешь.
Неожиданно силы словно бы покинули Иисуса. Он вернулся из-за меня, и что же? В его отсутствие в доме разгорелась небольшая война. Я прижалась к щеке мужа и почувствовала ухом
— Прости, — сказала я. — Столько лет я пыталась приспособиться, стать той, кем меня хотят видеть. Теперь я хочу обрести себя.
— Прости меня, мой маленький гром. Я тоже не давал тебе быть самой собой.
— Вовсе нет…
Он приложил палец мне к губам, и я не стала спорить. Потом Иисус поднял черепок, на котором мелкими неровными буквами было выведено по-гречески: «Я любила ее всем сердцем своим, и всей душою своей, и всем существом своим…»
— Ты пишешь о нашей дочери. — Его голос дрогнул.
XVII
После того как семидневный траур Иисуса подошел к концу, он нашел работу в Магдале: тесать камень для богатой синагоги. Город располагался ближе Капернаума, всего в одном дне ходьбы, и каждую неделю, возвращаясь провести с нами Шаббат, муж рассказывал о великолепном здании, где смогут поместиться двести человек. Он поведал мне о маленьком каменном жертвеннике, на котором собственноручно вырезал огненную колесницу и менору на семь свечей.
— Это же изображения с алтаря в Святая Святых Иерусалимского храма. — В голосе у меня невольно звучали нотки недоверия.
— Да, — подтвердил Иисус, — так и есть.
Ему не нужно было ничего объяснять: я знала, почему он так поступил. Мне пришло в голову, что никогда еще он не действовал с такой прямотой. Иисус самым решительным и бесповоротным образом заявлял, что присутствие Господа не ограничивается храмом, и Святая Святых теперь повсюду, потому что Господь вырвался наружу и поселился везде.
Оглядываясь назад, я вижу в поступке мужа поворотный момент, предвестие того, чему суждено было произойти. Примерно в то же время Иисус начал открыто критиковать римлян и храмовых священников. Соседи все чаще жаловались Марии и Иакову, что Иисус то у колодца, то у пресса для оливок или в синагоге снова и снова высмеивает ложное благочестие старейшин.
Однажды, когда мужа не было дома, к нам пришел богатый фарисей по имени Менахем. Мы с Марией встретили его у ворот. Он был в ярости:
— Твой сын осуждает богатых людей, говорит, будто их богатство заработано горбом бедных. Это поклеп! Вразуми его, вели, чтобы оставил такие речи, иначе в Назарете твоей семье не дадут работы.
— Лучше жить впроголодь, чем молчать, — возразила я.
Когда фарисей удалился, Мария повернулась ко мне и спросила:
— Лучше ли?
Каждую неделю Иисус возвращался домой из Магдалы с ворохом историй о слепых и увечных, которых повидал в дороге, о бедных вдовицах, изгнанных из собственных домов, о семьях, обложенных столь тяжелой податью, что им приходится продавать свои земли и просить милостыню на улицах. «Почему же Господь бездействует, почему не установит царствие свое?» — вопрошал он.
В нем разгоралось пламя, и я благословляла этот огонь, но не могла не задаваться вопросом, откуда взялась искра. Может, смерть Сусанны вывела его на путь? Может, ее кончина, ошеломив Иисуса, показала ему быстротечность жизни и научила крепче держаться за настоящее? Или просто пробил его час? Временами, глядя на
Все дни заточения я заполняла черепки словами, которые никто никогда не прочтет.
Исписанные осколки я складывала в шаткие башни вдоль стен комнаты: маленькие столпы горя. Они не унесли с собой мою печаль, но придали ей хоть какой-то смысл. Снова взявшись за перо, я будто обрела утраченную часть себя.
В тот день, когда я исписала последний черепок, Йолта сидела рядом со мной, бренча систром. Моим занятиям пришел конец, это понимала даже тетя. Ей и без того досталось от Марии за разбитую поилку, и было бы неосмотрительно испортить еще одну плошку. Йолта наблюдала, как я откладываю перо и закрываю чернильницу. Ее руки не останавливались ни на секунду, и звон систра стрекозой метался по комнате.
На следующей неделе Иисус не вернулся домой из Магдалы до заката, как обычно. Опустились сумерки, потом совсем стемнело, а он так и не появился. Я вышла на порог и уставилась на ворота, благословляя полную луну. Мария с Саломеей решили не садиться за субботнюю трапезу и вместе с Иаковом и Симоном дожидались Иисуса под оливковым деревом.
Завидев мужа, я нарушила предписание и бросилась ему навстречу. За спиной он нес тяжелый мешок.
— Простите за задержку, — сказал Иисус. — Я сделал круг, заглянув в Эйнот-Амитай: там в известняковой пещере есть мастерская, где делают сосуды.
Дорога туда, как всем было известно, кишит прокаженными и всякими разбойниками, но, стоило матери заикнуться о подстерегавшей его опасности, Иисус взмахнул рукой, останавливая ее, и без дальнейших объяснений направился к нашей комнате. Не заходя внутрь, он вытряхнул на пол содержимое мешка.
Черепки! Даже лучше: осколки каменных посудин.
При виде этого волшебного зрелища я рассмеялась. Сперва я покрыла поцелуями руки и щеки мужа, но потом отчитала:
— Твоя мать права. Не стоило пускаться в такой опасный путь ради меня.
— Мой маленький гром, это не ради тебя, — поддел он меня. — Я принес черепки, чтобы сберечь горшки моей матери.
XVIII
Чем ближе был конец моего ритуального заточения, тем сильнее я мечтала о возвращении в Иерусалим.
Обычай предписывал женщине принести жертву в храме. Если были средства, она покупала ягненка, если нет — двух горлиц. Бедные, нечистые матери-голубицы. На них лежало своего рода позорное клеймо, но я готова была стать одной из них. Будет ли моя жертва нищей или богатой, объявит ли меня священник чистой, нечистой или безнадежно испорченной, — какое мне дело. Я мечтала просто выбраться из нашего двора, за пределы съежившихся, словно смоквы на солнце, стен, укрыться от тихой злобы, от беспросветной будничности. Путешествие в Иерусалим в скучный месяц элул пройдет спокойнее, чем на Пасху, станет долгожданной передышкой перед возвращением к обычным хлопотам. Я каждый день представляла, как это будет. Мы с Иисусом опять остановимся у Лазаря и его сестер. Я вновь увижусь с Тавифой, и встреча наполнит меня радостью. Мы отправимся к Силоамской купели, и я попрошу Иисуса окунуть паралитиков в воду. Мы купим двух горлиц в храме, и я постараюсь оставить ягнят в покое.