Книга тайных желаний
Шрифт:
— Так ты не знаешь? Когда Антипа перенес столицу в Тивериаду, твой отец отправился с ним, но мать отказалась. Последние пять лет она провела в Сепфорисе вдвоем с Шифрой.
Это известие ошарашило меня, но я быстро пришла в себя: мать, должно быть, ликовала, наконец-то избавившись от мужа. Вряд ли и он сильно страдал без нее.
— А как там Лави? — спросила я.
— Твой отец забрал его в Тивериаду в качестве личного слуги. Это сыграло мне на руку.
— Мой отец. Ты дважды назвал его так. Больше не считаешь его своим?
— Забыла? Он отрекся
Я и правда забыла.
— Прости, — ответила я. — Отец был не менее жесток с тобой, чем мать со мной.
— Я рад, что больше не связан с ним. Единственное, о чем я жалею, так это о нашем доме в Сепфорисе. После смерти матери он пустует. Когда твой отец умрет, дом отойдет его брату Харану. Они договорились об этом в письмах, которые Лави передал мне. Харан заверил, что в нужное время пришлет доверенного человека из Александрии продать дом со всем содержимым.
Значит, мать была права: домом завладеет Харан, давний недруг Йолты.
— Если отец пишет о таких вещах брату… видимо, ему нездоровится? — спросила я.
— По словам Лави, он страдает от кашля и даже вынужден спать сидя, потому что иначе не может дышать. Он больше никуда не ездит, но остальные обязанности выполняет исправно.
Лицо отца тоже почти исчезло из моей памяти.
Иисус встретил нас с инструментом для ремонта крыши в руках. Он укреплял ее, чтобы защитить дом от дождя. Я вытерла пятно грязи с его щеки и сказала:
— Это мой брат Иуда. Он пришел сообщить, что моя мать умерла.
Иисус положил руку мне на плечо и мягко посмотрел на меня:
— Сочувствую, Ана.
— Для нее у меня нет слез, — возразила я.
Мы уселись втроем на тюфяках во дворе. Наша беседа не касалась Иудиных зелотов, мы говорили об обычных вещах: о работе Иисуса в синагоге Магдалы, о нашем с Иудой детстве и даже о матери. Как выяснилось, она порезала руку о пудреницу и рана загноилась. Шифре пришлось самой позаботиться о погребении. И даже тогда я не заплакала.
Когда солнце склонилось к закату, Иисус подвел Иуду к лестнице на крышу. Я хотела было пойти за ними, но Иисус тихо попросил:
— Не могла бы ты оставить нас наедине?
— Почему я не могу подняться с вами?
— Не обижайся, мой маленький гром. Мы лишь хотим поговорить о мужских делах. — Тут у него в животе заурчало, и он рассмеялся: — Не поторопишь мать и Саломею с ужином?
В его словах не было пренебрежения, но я все равно ощутила болезненный укол: мне предпочли другого. Иисус прогонял меня. Не припомню, чтобы такое случалось раньше.
Не так давно вместе с Иисусом в наш дом пришли четверо незнакомцев, от которых пахло рыбой. Они остались на ужин, а мы, женщины, прислуживали им. Я не просила, чтобы меня приняли в общий разговор, однако следила, как мужчины с жаром обсуждали что-то дотемна, собравшись под оливой.
— Кто эти люди? — спросила я Иисуса, когда они ушли.
— Друзья, — ответил он. — Рыбаки из Капернаума. Когда родилась Сусанна, я
— О чем же вы так долго говорили? Ведь не о рыбе.
— Мы говорили о Господе и царствии его, — ответил он.
В ту же самую ночь Мария, которая, должно быть, подслушивала, пока прислуживала мужчинам за трапезой, сердито фыркнула, обращаясь к нам с Саломеей:
— В последнее время у сына одно царство Божье на уме.
— Об Иисусе судачат в деревне, — вторила ей Саломея. — По слухам, он водит компанию с мытарями и прокаженными, — она коротко посмотрела на меня и потупилась, — и с блудницами.
— Он всего лишь верит в то, что и для них есть место в царстве Божьем, ничего более.
— Говорят, он выступил против Менахема, — добавила Саломея. — Того, что приходил к нашим воротам. Иисус укорял его за порицание бедных, которые собирали хворост в субботу. Сказал, что сердце его мертво.
Мария с грохотом опустила миску с вымоченным в вине хлебом на печь.
— Поговори с мужем, Ана. Боюсь, он накликает беду.
Я боялась, что он не столько накликает, сколько натворит бед. Привычка водить дружбу с блудницами, прокаженными и сборщиками податей оттолкнет людей еще больше, ну и что? Меня беспокоили вовсе не его новые друзья. Нет, мои опасения вызывало другое: в последнее время муж все чаще выступал против властей.
Теперь же, пока Иисус и Иуда взбирались на крышу, меня вновь посетило зловещее предчувствие, которое разбудило меня накануне ночью. Я встала под навес мастерской, поближе к стене, где меня невозможно было заметить, и стала прислушиваться к их разговору. Придется животу мужа урчать подольше.
Иуда говорил о выступлениях зелотов:
— Две недели назад в Кесарии мы сорвали символы римской власти и обезобразили статую императора, что стоит перед храмом их бога Аполлона. Осквернить сам храм не удалось — он хорошо охраняется, — но мы собрали толпу, которая кидала камни в солдат. Обычно мы так не рискуем. Как правило, мы подкарауливаем небольшие группы легионеров на дороге, где они представляют собой легкую мишень. Или грабим богачей, выезжающих за пределы города. Деньги делим, а излишки отдаем деревенским, чтобы они могли уплатить подать.
Голос Иисуса был слышен хуже — видно, муж стоял спиной ко мне.
— Я тоже верю, что пришло время избавиться от власти Рима, но царство Божье не приблизить мечом.
— Пока не придет мессия, нам остаются только мечи, возразил Иуда. — Мы с моими людьми завтра собираемся воспользоваться ими, чтобы отбить часть зерна и вина, которые повезут в закрома Антипы в Тивериаде. У меня есть надежный источник во дворце, который сообщил…
Остальных слов я не разобрала.
В надежде найти укрытие получше, я обошла дом и вжалась в тень. Я слышала, как Иуда перечисляет красоты Тивериады: огромный дворец на холме, украшенный росписями, римский стадион, сверкающую колоннаду, ведущую от Галилейского моря вверх к холмам. Наконец Иуда упомянул меня, и я навострила уши.