Книгоиздатель Николай Новиков
Шрифт:
Зависть к успехам Новикова лишила покоя и сна куратора Московского университета И. И. Мелиссино. Ущемленное самолюбие этого вельможи, привыкшего считать себя неограниченным властителем местного Парнаса, побуждало его отдавать все силы интригам против масонов. В борьбе с Новиковым Мелиссино нашел верного союзника в лице другого интригана и честолюбца-протоиерея кремлевского Архангельского собора П. А. Алексеева. Не было, кажется, такого преступления, в котором не обвинили бы вольных каменщиков их враги. Трудно сейчас оценить моральный ущерб, нанесенный Новикову в результате происков Мелиссино и Алексеева. И все-таки для полного разгрома новиковских просветительных предприятий требовалось более серьезное оружие, чем сплетни и клевета. Таким оружием должна была стать, по их замыслу, православная церковь и ее высший орган — Святейший Синод.
Первые конфликты Новикова с Синодом возникли после появления в свете екатерининского указа о вольных типографиях. Восприняв этот указ, подобно большинству его современников, как закон о свободе печати, арендатор Университетской типографии предельно упростил процедуру цензурования своих изданий [166] . В новых
166
В 1780–1782 гг. Новиков регулярно отдавал цензуровать печатавшиеся у него книги и журналы духовного содержания члену Московской Синодальной конторы архимандриту Дамаскину и архиепископу Платону (ЦГАДА, ф. 1183, 1781 г., д. 179; д. 185; д. 188; 1782 г., д. 73; д. 175). Только один раз за все это время Платон приказал «некоторые места отменить или переправить» в книге Аполлоса «Вера, надежда и любовь» (там же, 1782 г., д. 175, л. 2).
В отличие от важных столичных чиновников московские цензоры были куда более расторопными и покладистыми. Те из них, кто служил при Университете (профессора А. А. Барсов и X. А. Чеботарев и архимандрит П. Пономарев), находились в определенной зависимости от Новикова, выплачивавшего им «пансионы», т. е. жалование. Не слишком много хлопот доставляла издателю полицейская цензура. Трудно было винить в отсутствии бдительности московского обер-полицмейстера Б. П. Островского, если его петербургский коллега Рылеев, не задумываясь, подписал к печати яркое антикрепостническое произведение — «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. Не искушенному в книжной премудрости служаке пришлось иметь дело с заумными мистическими сочинениями. Мало того, что рукописи просматривал некомпетентный человек, он выполнял свои цензорские обязанности в спешке, небрежно. «Новиков, — рассказывал один из его сотрудников, — отсылал меня к московскому обер-полицмейстеру И. И. Лопухину (преемнику Островского — И. М.), который, среди суда и расправы, прочитывал при Мне (?!) мою тетрадь и разрешал печатанием» [167] .
167
Отечественные записки, 1840, т. 8, смесь, с. 7.
Трудно найти другое, столь яркое подтверждение полной несостоятельности духовной и светской цензуры тех лет, чем дело, возникшее в связи с переизданием книги одного из учителей масонства Иоанна Арндта «О истинном христианстве». Напечатанная впервые на русском языке мистиком А. Г. Франке в городе Галле, эта страстная филиппика против официальной церковной обрядности больно задела членов Святейшего Синода и за год до рождения Новикова была изъята из обращения специальным указом императрицы Елизаветы Петровны. Прошло 40 лет, однако попытка петербургского литератора П. И. Богдановича выпустить новое, исправленное издание книги Арндта натолкнулась на решительное сопротивление Екатерины II. Легко вообразить себе ее негодование, когда через месяц, в январе 1785 г. она узнала, что рассуждение «О истинном христианстве» вторично переведено московским масоном И. П. Тургеневым и с одобрения местных цензоров напечатано большим тиражом в вольной типографии И. В. Лопухина. Императрица немедленно приказала конфисковать книгу, но было уже поздно. Все экземпляры сочинения Арндта успели разойтись среди покупателей [168] .
168
Библиографические записки, 1861, т. 3, № 2, стб. 44–45. Запретную книгу обнаружил в типографии Лопухина давний недруг масонов пристав 5-й части Москвы секунд-майор И. К. Санцыперов (ЦГАМ, ф. 105, оп. 7, д. 507, л. 3).
Слухи о скандале, разыгравшемся вокруг книги Арндта, несомненно дошли до ушей протоиерея П. А. Алексеева, который хорошо понимал чувства императрицы, оказавшейся по милости масонов в смешном положении, и не преминул при случае подлить масла в огонь. Отправляя в феврале 1785 г. своему другу, духовнику Екатерины II И. И. Памфилову донос на покровителя масонов, московского архиепископа Платона, он, между прочим, обвинил его в потворстве изданию книг, служащих к «соблазну немощных совестей» [169] . Ядовитые семена, как он и рассчитывал, упав на благодатную почву, дали обильные всходы. Екатерина не забыла масонам обиды. Пребывание императрицы в Москве летом 1785 г., где она могла убедиться в их могуществе и богатстве, укрепило ее решение покончить раз и навсегда с этой зловредной сектой. После того, как судьба масонов была решена, оставалось разработать план уничтожения новиковских предприятий, который не имел бы нежелательного для правительства резонанса в русском обществе, а главное, за рубежом. Тут-то Екатерине II и пригодились услуги П. А. Алексеева. Думается, что лишь в его изворотливом мозгу могла родиться поразительно циничная идея разгромить Новикова с помощью архиепископа Платона, человека, широко известного своей честностью и неподкупностью. Роль защитницы православной церкви от новоявленных еретиков, отводившаяся Екатерина II, пришлась ей по душе, и она, все обдумав и взвесив, приказала 23 декабря 1785 г. Платону проверить все новиковские книги, нет ли в них «каких-либо колобродств, нелепых умствований и раскола», а заодно «испытать» в вере самого издателя [170] .
169
Русский архив, 1871,
170
Новиков Н. И. Избр. соч., с. 578–579.
История взаимоотношений Платона с московскими масонами и Новиковым достаточно сложна и противоречива. Строгий ревнитель ортодоксального православия, он едва ли сочувствовал мистическим исканиям вольных каменщиков. В то же время набожность, политический консерватизм и активная филантропическая деятельность основного ядра Дружеского ученого общества явно импонировали просвещенному иерарху. Масонство, вероятно, представлялось Платону своего рода антидотом против вольтерьянства, покровительницей которого он считал Екатерину II. Поэтому не удивительно, что предстоящая расправа с масонами, менее вредными, по его мнению, чем бывшие в фаворе при дворе атеисты, иезуиты и старообрядцы, вызывала у московского архиепископа явное отвращение. «Императрица, — писал Платон 7 января 1786 г. в конфиденциальном письме к своему другу, казанскому архиепископу Амвросию (А. И. Подобедову), — предписала рассмотреть все новиковские книги, его самого испытать в религии, а для печатания книг назначить мне цензоров, которые будут их рассматривать вместе с духовными лицами. Предвижу, что от этого много будет для меня затруднений, а, может быть, и опасностей, и ничего, что ободряло бы дух» [171] .
171
Семнадцатый век: Исторический сборник, издаваемый Петром Бартеневым. Кн. 1. 2-е изд.-М., 1869, с. 491.
Обыск в новиковских книжных лавках не оправдал ожиданий его врагов. Трудно теперь сказать, Новиков ли успел подготовиться к приходу полиции, или руководивший обыском московский прокурор А. А. Тейльс не захотел губить старого приятеля, однако ни одно издание, напечатанное в тайной масонской типографии, в руки властей не попало. Посылая 1 января 1786 г. графу А. А. Безбородко составленную Тейльсом опись книг, продававшихся у Новикова (все они, как выяснилось, прошли цензуру), московский главнокомандующий Я. А. Брюс ядовито, хотя и не очень грамотно, писал: «Ваше сиятельство из розписи книг изволите усмотреть, что величайшее число книг сенсированы духовными, но видитца мне, что наши духовные с вашими не единомыслены, и что из них один находит для просвещения, то другой — для розвращения» [172] .
172
ЧОИДР, 1867, кн. 4, отд. V, с. 43.
Приняв у полиции новиковские книги, Платон поручил их рассмотрение архимандриту Богоявленского монастыря Серапиону и проповеднику Славяно-греко-латинской академии Моисею (Гумилевскому), ученым богословам, «кои своим просвещением и честностию нравов сию доверенность заслужили». В середине января 1786 г. императрица получила от него донесение об «испытании» Новикова в вере. Московский архиепископ не скрывал свои симпатии к мастеру Коловиону. «Я, одолжаюсь по совести и сану моему донести тебе, — писал он Екатерине II, — что молю всещедрого бога, чтобы не только в словесной пастве, богом и тобою мне вверенной, но и во всем мире были христиане таковые, как Новиков». Платон горячо одобрял похвальное стремление издателя содействовать просвещению своих соотечественников, откровенно признавался в том, что не берется судить о столь малознакомом ему предмете, как масонство, и в заключение письма гневно ополчался против высоко чтимых императрицей Вольтера и Дидро [173] .
173
Новиков Н. И. Избр. соч., с. 579–580.
Такой поворот событий никакие устраивал Екатерину. Поняв, что строптивый архиепископ не хочет стать послушным орудием ее воли, она приказала 23 января 1786 г. московскому губернатору П. В. Лопухину допросить Новикова в губернском правлении. Вопреки ожиданиям императрицы, грозные окрики полицейских чиновников не произвели впечатления на издателя. Он решительно отказался признать себя преступником и сеятелем «нового раскола», заявил, что «все печатанные книги» из «его типографии были представляемы им для рассматривания определенным от правительства цензорам, по дозволению коих и печатал, почитая, в рассуждении их одобрения, полезными, и при печатании книг другого никакого намерения не имел, кроме приобретения прибыли» [174] .
174
Там же, с. 580–582.
Рассмотрение новиковских книг затянулось чуть ли не на два месяца. Все это время книжные лавки Новикова были запечатаны полицией. Казалось бы, Екатерине следовало дождаться отзыва Платона о книгах прежде, чем продолжать борьбу с Новиковым. Однако она предпочла не терять времени. 20 января по ее распоряжению Московская управа благочиния потребовала у всех владельцев вольных типографий подписку в том, что они обязуются под страхом сурового наказания не печатать никаких книг без одобрения духовной и светской цензуры [175] . Одновременно с этим правительство приняло экстренные меры по усилению цензурного надзора над петербургскими и провинциальными типографиями. Отныне каждая книга, издаваемая в столице, должна была получить одобрение одного из пяти духовных цензоров — архимандритов Воскресенского монастыря Аполлоса, Казанско-Спасского — Гедеона, Вяжицского — Иннокентия, Кириллова — Николая и Сергиевой пустыни — Макария [176] .
175
Осмнадцатый век. Кн. 1, с. 491–492.
176
ЦГИА, ф. 796, оп. 67, д. 110, л. 36.