Княгинины ловы

Луковская Татьяна

– А он мне жизнь спас, кабы не боярин, так все, и не спастись, - с уважением в голосе поведал Перваку Жидятка.

– Так копьем защищаться надобно, а не в носу ковырять, - пошутил Пахомий.

– Познакомь, князь, с боярином своим, - раздался голос у друзей за спиной. Лукаво улыбаясь, рядом стояла Елена.

– Вот это боярин мой, Димитрий Первак, - густо краснея, представил князь друга.

Почувствовав неловкость ситуации, Первак тут же принялся отвлекать внимание:

– А у меня радость большая, подружья моя не праздна. Дождались вот.

– Поздравляю, - благодарно улыбнулся Димитрий, - и, верно, радость большая. Крестным не забудь позвать.

– Честь великая, благодарствую.

– Тяжело

ли отряд заозерский было разбить?
– вдруг вспомнил князь.

– Какой отряд?
– удивился Первак.

– Ну, тот, что у разбитых лодей в засаде стоял.

– С чего это лодьям разбитыми быть? Все целы кораблики, тебя дожидаются, а ты все не идешь. Мы с ними распрощались да к лесу, а там видим: колеса ваши вдруг отчего-то на север поворотили. Не понял я ничего, но велел по следам телег идти, так вот на вас и вышли. Влажно, след хорошо приметен.

– А где Игнатий?
– только сейчас Димитрий вспомнил про гребца. До битвы тот рядом был, это князь точно помнил, а после сечи как в воду канул. И ведь никто не спохватился.

Все кинулись осматривать трупы, но среди убитых ловкого гребца не оказалось.

– Вот ведь, черти, провели, как детей малых!
– раздосадовано хлопнул себя по лбу Вышата, когда князь растолковал ему, в чем дело, - сами в западню к ним пришли.

Димитрий упал на колени, стал креститься и бить земные поклоны. Следом за ним упала на колени Елена и все, кто был.

– А мы молимся, что гребец иудой оказался?
– тихо шепнула Параша Акульке.

– Мы Бога благодарим, что люди на лодьях живы - здоровы да домой к женам и детишкам воротятся, - пояснила старуха.

В шатре было душно. Спертый, раскаленный воздух давил на грудь, сушил горло. Сквозь небольшую дыру наверху внутрь рвался солнечный луч. В нем медленно кружила пыль, завораживая странной плясовой. Надо бы открыть полог, чтобы ветер с реки обдул лицо, но Димитрию хотелось закрыться ото всех, хотя бы ненадолго, ни с кем не разговаривать, никого не видеть. Он устал от людей за эти дни. И это желание одиночества накатило вновь.

Елена ушла с холопками разбирать растоптанные на холме вещи. «Может, еще что-то спасти можно», - смущенно объяснила она. Сам Димитрий выкупался в Утице, сбросил, как просила жена, у входа грязные вещи, чтобы потом холопки забрали выстирать, и улегся в шатре на наскоро набросанные овчины. Только сейчас он ощутил усталость, она повисла на его руках и ногах, сделала тяжелой, неподъемной голову. Горькие мысли начали ползти к князю изо всех щелей, как будто сидели в засаде в темноте шатра и ждали, когда он, наконец, приляжет.

«А если бы Мстислав не пришел, что было бы сейчас? До прихода своих мы бы не продержались, Первак нашел бы только мертвые тела. А что сталось бы с Еленой? Страшно даже думать. И все из-за меня, я виноват!.. А если бы не мать, если бы не настояла на своём и за женой поехали бояре, а я остался в граде? Улиту бы на шею себе посадил, они бы с Найденом скорехонько меня со свету сжили - не успел бы и распознать что к чему. А ведь уверен был, что Улита сохнет по мне, страдает, а выходит, крутила мной, как девка веретеном. Наказать ее надобно, чтоб охоту пакостить отбить навсегда. Соберу войско, да на Бежск пойдем... А Ростислав как же? Жалко мальца, он-то ни в чем не виноват? Я уж за сына начал его считать... Каким он вырастет: недалеким и жадным, как отец, или коварным и расчетливым, как мать? Неужто кровь возьмет свое, и этот добрый, пусть и избалованный «медвежонок», превратиться в «матерого шатуна» да угрожать мне будет с братцем своим, во грехе нагулянном?.. Идти, идти против заозерских надобно... Бежск сжечь - гнездо их проклятое...»

Сон начал накрывать тело Димитрия тяжелым одеялом беспамятства, и стало казаться князю, что плывет он в лодочке-долбленке где-то по родной Чернаве, нет рядом гребцов, и он веслами не работает, а несет

его река, сама ведая куда. А кругом густой туман, и как не старается Димитрий, он не может рассмотреть берегов, только темная вода за бортом мерно журчит, унося лодку все дальше и дальше. Непонятная тревога охватила князя, как будто сейчас густое молоко тумана прорвется и он что-то увидит, важное и пугающее. Вот лодочка круто начинает забирать вправо, и пелена действительно рассеивается. На берегу в белых одеждах с большим животом стоит Улита, она грустно смотрит на Димитрия и машет ему рукой. Он раздраженно кричит: «Чего тебе надобно от меня?!» «Благодарности за спасение». «За какое спасение, душегубка проклятая, мне ли у тебя прощение просить?!» «Тебе. За то, что душегубкой оказалась да тем душу твою спасла, разве не так? Ежели бы я честной да влюбленной в тебя бабой была да ждала тебя смиренно, что приедешь, как обещался, кто бы ты тогда был, князь?... То-то же, иудой и обманщиком, слову своему не хозяин. Ты бы от Елены разве ж ко мне воротился?.. Молчишь? А теперь я грешница, а ты в праведном гневе очами сверкаешь. Вот хочешь град мой спалить. А за что? Что уму-разуму тебя, спесивого, поучила?» «Хитро излагаешь, только не я к тебе ночью нагой пришел, а ты ко мне. Не звал я тебя». «Не звал? А не за этим ли ты в Бежск приплыл, неужто на ловы так хотелось? Или всё-таки позабавиться с вдовицей? Моисей Угрин муки принял, чтобы тело свое в чистоте сохранить [1], а ты? Даже прогнать меня не смог, а считаешь распутницей». Улита печально гладит живот. «А любого моего тело-то не прибрал, в грязи на осквернение лежит». «Приберу, за то не беспокойся»... «Ну, чем она лучше меня, да разве ж она может так-то целовать?» - и Улита тянет к Димитрию руки, и руки эти длинные, дотягиваются до самой лодочки. Князь от них шарахается назад, раскачивая долбленку, а Улита начинает громко хохотать, показывая ровные крепкие зубы, а это и не зубы, а клыки. И не княгиня Бежская пред ним, а медведица. «Ведьма!» - яростно кричит Димитрий и просыпается.

Капли пота одна за другой заструились по вискам. Князь судорожно начал оглядываться. Рядом в одной исподней рубахе мирно спала Елена, подложив руки под щеку. Густые шелковистые волосы разметались по овчине. Солнечный зайчик бесстыже скакал по оголившемуся бедру. Димитрий накрыл его ладонью, и он заплясал уже по его руке. Жена тут же открыла глаза и смущенно одернула рубаху, прикрывая округлые колени.

– Мы вроде бы справились: и свиту твою, князь, постирали, и корзень я сама замыла, на солнышке сохнут, к вечеру уж одевать можно будет.

Видя, что муж угрюмо молчит, стала оправдываться:

– А меня Пересветовна к девкам в шатер отдыхать не пустила, говорит: к мужу ступай... ну, я вот и пришла...

И так как супружник по-прежнему молчал, поспешно добавила:

– Так я уж выспалась, пойду...

– Кто ж тебя пустит, - задирая назад рубаху, улыбнулся Димитрий. Зайчик опять весело запрыгал по нежной коже. Игривое настроение охватило и молодого князя. И дурной сон, и мрачные мысли разом вылетели из головы. С напускной суровостью он спросил:

– Кабы не Пересветовна, так и не пришла ко мне - лешаку? Так вы меня с девками прозвали, уж знаю все, как вы надо мной потешались?

– Так отдыхаешь ты, князь, устал сильно, что ж я мешаться буду ... да и не звал ты меня, разве ж можно без приглашения приходить?
– пролепетала Елена.
– А про лешака, то случайно вышло, мы больше не будем, не гневайся.

– Будете, уж я тебя узнал, потешаться ты мастерица. Что ж ты, как боишься меня? Как боярином ходил, так не боялась.

– Вчера мы ровней с тобой были: ты муж, а я - молодуха, да зато княгиня, и оба полюбовники да грешники. А теперь ты - князь мой да хозяин, и отец меня супружнику вручил, слушаться велел. Боюсь я тебя, Митенька, вроде ты передо мной, а вроде и нет. Вот брови сдвинул, гневаешься за что-то.