Княгинины ловы

Луковская Татьяна

– Да как-нибудь прожил бы. Вдовиц в округе много, - вздернула нос Елена.

– Ну-ка, сюда иди!
– прикрикнул на нее Димитрий.

– Зачем?
– надула губы подружья.

– Вот добрая водимая сразу подходит, а худая да своевольная говорит: «Зачем?»

– Ну, так пойди, хорошую поищи, не поздно еще.

– Сюда иди! Супружник зовет!

Елена с вызовом во взгляде шагнула к Димитрию.

– Зачем?
– передразнил он ее, хватая за руку.
– Мириться будем, вот зачем!

И он крепко прижал ее к себе.

– Батюшки,

ты же мокрый насквозь!
– ощупала пальцами сырую свиту княгиня.
– Случилось что?

– Комонь крючконосого меня в реку скинул, - признался Димитрий.

Елена звонко захохотала. Ее князь тяжело вздохнул.

– Снимай, - она начала стаскивать с него свиту.

– С братцем твоим, Давыдом, боролись, - позволяя себя раздевать, рассказал Димитрий.

– Не сильно Давыдку нашего помял?

– Да нет, он мне навалял.

Елена стащила порты и, резко выпрямившись, внимательно посмотрела мужу в глаза:

– Ну, и зачем поддался?

Ее вопрос сладким медом затек в уши Димитрия: одна она догадалась, а и боя не видела.

– В обиде он большой был: за тебя дулся. Подружиться по-другому никак нельзя было, пришлось на землицу падать.

Елена опять задорно рассмеялась.

– Вышата! Вышата!
– Первак озабоченно дергал воеводу за рукав.
– Слышишь, княгиня рыдает?

– Слушай, отстань, - сонно пробормотал дядька.
– Не плачет она, а хохочет. Видно, рубаху мокрую нащупала. Спать давай.

Димитрий гладил Ретивого по шелковистой гриве, приветливо заглядывал в бездонные карие глаза:

– Отдыхай, натерпелся. Славный ты комонь, лучше у меня и не было.

Елена тихо подошла к мужу и тоже ласково потрепала коня по лоснящейся шее.

– Как домой доберемся, ты, князь, Ярого забирай: тебе нужней. А уж я Ретивого выхаживать стану. Люб он мне. Добрый комонь.

– А этого куда ж девать, тоже справный, - указал Димитрий на пасущегося поодаль Прыгуна.
– Я, вроде, к нему приловчился, теперь уж не скинет.

Елена вдруг гневно сверкнула очами:

– А этого прочь отсылай, чтоб и духу его рядом не было! Нам из-за озера ничего не надобно, - она бросила злой взгляд на северо-запад.

– Вот это да!
– озадаченно подивился Димитрий.
– Комонь-то причем, вон травку мирно щиплет. Крючконосый-то в жеребцах знал толк, знатного комоня выбрал, такого поищи - не найдешь.

– Коли хочешь мне больно сделать, так оставляй, катайся.

– Хитро поддеваешь, - начал упрямиться князь, но, увидев в глазах у Елены слезы, махнул рукой.
– Ладно, отошлю.

– Акулька сказывала, что тебе из Бежска кожух медвежий пожаловали, так и одёжу эту проклятую тоже прочь убери, - не унималась Елена, - я тебе новый подарю.

– Вот ведь старая кошелка, язык что помело, уже и про кожух успела растрепать!

Кожуха Димитрию тоже было жаль: он из забитой им в честной схватке медведицы. В этой рухляди [1] он видел свою ловчую удачу и богатырскую удаль. Не каждый день один на один на разъяренного зверя выходишь. Если бы это был просто каприз жены,

князь никогда бы не уступил. Он не любил, когда им помыкали, даже мать, и, чувствуя давление, всегда проявлял упрямство. Но здесь другое дело - это не каприз, не желание показать власть или силу своих женских чар, это жгучая ревность, которая царапала, терзала Елену изнутри. И в удалом жеребце, и в добротной шубе - везде княгине чудилось присутствие соперницы. Димитрий не хотел огорчать водимую и сдался:

– Давыдке вашему в подарок отошлю комоня, а Ярославу - кожух. Так ты довольна будешь?

Подружья засияла:

– Очень! Очень довольна, Митенька.

– Но это потом, а сейчас на Прыгуне поеду, - сурово сдвинул князь брови, чтобы жена не подумала, что крутит им как хочет.

– Поезжай. Твоя воля, - понимая, что и так выпросила много, смиренно улыбнулась жена.

– Ох, лисица!

Мстислав с Димитрием ехали впереди. Залесский князь неспешно показывал зятю окрестности, рассказывал, водя в воздухе широкой ладонью, как у него организованы сторожи и служба на заставах. В тоне тестя сквозило легкое поучение, но Димитрия это уже не раздражало.

Позади звонкий женский голосок сливался с двумя басами. Сестра с братьями, обрадованные нечаянной встрече, вели беседу. Елена расспрашивала о матушке, о сестрице, о племянниках, о невестках, особенно о Давыдовой, которую еще ни разу не видела. Ярослав обстоятельно отвечал на все вопросы. Давыд, наоборот, отнекивался скоро и односложно, устало мотая головой, его жестоко мучило похмелье. Он с завистью переводил взгляд с брата на зятя, который выглядел намного свежее.

– А у братии в скиту кваску холодненького не будет?
– мечтательно произнес он.

– Водички родничковой, намоленной, попьешь - полегчает, - усмехнулся Ярослав.

– Ты, сестрица, чем супружника отпоила? Он пободрей меня скачет, а пили-то наравне.

– В Утице он с ночи прямо в одеже выкупался, так и полегчало, - хитро улыбнулась Елена. Димитрий, спиной почувствовав насмешку, бросил через плечо суровый взгляд на жену, но та лишь добродушно повела бровью.

– Нет, купаться я не хочу. Испить бы чего, другое дело, - вздохнул Давыд.

В сопровождении залесских ратных, тяжело скрипя натруженными колесами, в небольшом удалении от князей ехали телеги с трупами заозерских воев.

– Может, их в Бежск родне выдать надо было?
– обернулся к телам Давыд.

– Жара стоит, не довезти. Не медом же их заливать [2]. Нужны будут, пусть приезжают, выкапывают. Я препятствовать не стану, - отозвался Мстислав.

– Мы своих, тех, что тати побили, на Полуночной схоронили. Тоже думали, что на солнышке не довезем, - добавил Димитрий.

Всякий раз, когда он оглядывался на телеги, красные сапоги Найдена прямо кидались ему в глаза. Эта добротная, тонкой выделки княжеская обувь на ногах боярина напоминала Чернореченскому князю, каким дураком он, Димитрий, был, как легко дал себя окрутить нечистым на руки людям. От этого опять становилось горько.