"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
– Что она еще скажет, когда узнает, зачем мы приехали? – тихонько добавил Орлец.
– Да я уж вижу, что с этой девой справиться будет непросто, – заметил Илисар.
– И хорошо, – вздохнул Торлейв. – Иначе я бы здесь за целую зиму с тоски умер.
За время пути из Киева Торлейв сблизился со смолянскими торговыми людьми, продававшими товары Станибора в Царьграде: Ольмаром и Миродаром. Через день после пира для дедов Миродар позвал Торлейва к себе в дом: зная о близких связях гостя со всей киевской верхушкой, считал дружбу с ним весьма полезной. Жил он тоже в Свинческе, на одной из улиц неподалеку от княжьего двора, и сам привел Торлейва с Агнером из гридницы. Идти было недалеко и никаких опасностей
В сумерках, под легким снежком они прошли через Свинческ. Народ уже попрятался по домам, кое-где сквозь щели полуотодвинутых заслонок мерцали огни лучин. По пути Торлейв примечал некую суету: то две-три девушки пробегут со смехом, волоча лукошки и мешки, то два парня окликнут их, стоя у ворот, будто в ожидании чего-то. Помня, что ни Рагноры, ни Остромиры он на княжьем дворе вечером не видел, Торлейв мимоходом оглядывался на девок, но знакомых не узнал.
Едва Миродар растворил перед гостем дверь в избу, как навстречу повеяло плотным, теплым, чарующим духом пирогов и печной курятины с чесноком. Внутри раздавались голоса, но скрип двери прервал их, и повисла тишина.
– Вот, Неугодовна, гость наш, князя Святослава вуйный первый брат, Торлав, Ельгов сын! – представил его Миродар. – Хоть и молод годами, да разумен и учен, греческую грамоту знает, моравскую, по-хазарски и по-варяжски речи ведет. Прошу любить и жаловать.
– Охти мне! – Вышедшая к двери Миродарова жена всплеснула руками.
– Не бойся, хозяйка! – поспешил успокоить ее Торлейв, думая, что она, как и многие, напугана видом Агнера, идущего за ним, – его смуглой кожей, шрамами на лице и повязкой на правой глазу. – Это не навец и не чудище лесное, это Агнер, верный человек моего покойного отца. Теперь он служит мне и живет в моем доме в Киеве, он мой бережатый. Родом он датчанин и по-славянски говорит плохо, но никого не обидит. Не стоит его опасаться никому, кто со мной в дружбе. Я уважаю его опыт и советы, можно даже считать его моим кормильцем, хоть я и обзавелся им поздновато.
– Да я не о том… Коли отец привел, мы всякому доброму гостю рады… – ответила хозяйка, бросив на Агнера взгляд, выражавший и смущение, и любопытство. – Отец говорил, что киевского посла приведет, я уж изготовилась, – она показала на стол, где ждали блюда, горшки и кринки, – да не знала, что ты парень молодой… Знала бы, хоть одну дочку бы дома удержала… Да и не к нам, старым, тебе бы нынче в гости идти!
– А к кому же? – Торлейв был изумлен таким странным приветствием.
– Ой, Неугодовна, молчи! – замахал на нее Миродар. – А то еще подумает, будто мы не рады!
– Да как же мы не рады – рады, да только что ему нынче с нами делать, грибами старыми?
– Это она сказать хочет, что Куромолье нынче начинается, – пояснил Миродар Торлейву.
– Что? – Торлейв удивился незнакомому слову.
– Куромолье! Ну, кур молить [804] ! – пояснила хозяйка. – Нынче девки припасы собирают, завтра будут кур жарить, угощение готовить. Нынче будут ходить, песни петь, парней в гости звать. Знала бы я – велела бы кому из дочек остаться, чтобы тебя позвала. На девичью-то гулянку парню только так можно попасть, коли его девка приведет. Ну да, может, – Неугодовна поймала взгляд мужа и спохватилась, – тебе и не весело с нашими-то девками, у вас в Киеве, может, и получше имеются…
804
Слово «молить» в древности имело значение «совершать обрядовые действия с чем-либо», в том числе с любой домашней скотиной, что заклинало ее благополучие на будущее. Действительно этнографам известны названия народных праздников типа Козомолье.
– Ну уж не бежать же за ними! – сказал Миродар. – Давай, мать, дочек упустила, сама угощай.
Изба была ярко освещена: ярко пылали пять-шесть длинных лучин, вставленных в щели между камнями печи, на большом столе горели три глиняных светильника, заправленных маслом. При их свете было видно, что три лавки вдоль стен заняты гостями: мужчинами и женщинами, по большей части зрелых лет, но мелькало и два-три лица помоложе. К Миродару явилась его родня, но Торлейв с первого раза не запомнил, где кто. Племянник хозяйки был женат на девушке из здешней руси, по имени Торстина. Отец ее, Брими, был корабельным мастером, строителем лодий, из семьи небогатой, но хвалился, что сидят они здесь уже пятое поколение и немало знаменитых вождей пережили. Торстина, на несколько лет моложе Торлейва, поднесла ему чашу, многозначительно округляя глаза, и под ухмылки родичей потянулась его поцеловать – если, стало быть, удостоит такой чести… Торлейв улыбнулся: видно было, что в душе молодой женщины борются робость и жгучее любопытство.
– Благодарю за ласку, – шепнул Торлейв ей на ухо, целуя ее в ответ. – Теперь вижу, что в городе есть женщины посмелее княжеской дочери. А то уж думал, я страшный, как медведь…
Торстина фыркнула от смеха, смущенная и польщенная, едва не разлила пиво, и потом до конца вечера бросала на Торлейва выразительные взгляды. Даже эта краткая беседа с киевским гостем – княжеской крови, такого красивого собой, в кафтане с серебряным позументом, блестящим при огне лучин, – обеспечит ей немалую славу на посиделках на все ближайшие дни. Торлейв надеялся, что не перейдет черту дозволенного и никого не обидит; но если здешние женки будет на посиделках говорить о нем – что неизбежно, – пусть хотя бы говорят с расположением.
Кроме Торстины и ее отца, Торлейв никого не запомнил по имени, но всем приветливо улыбался и кланялся, привычно показывая радостное удовольствие от знакомства. В этом он брал за образец Эльгу и Мистину, с детства его научивших: истинно знатный человек не заносится, ему незачем нос задирать, чтобы добиться уважения. А Торлейв не только знатным родом заслужил это право. Людям, ни разу не покидавшим родной Свинческ, казалась удивительной его непринужденная уверенность среди новых знакомых. И впрямь видно человека бывалого, даром что молод! Увы, среди гостей не было неженатой молодежи – дети и внуки ушли на Куромолье и толкались на темнеющих улицах, ожидая, когда девки тронутся в обход с песнями. Хозяйкин племянник и его жена сами лишь две зимы назад ходили на эти игрища, и, побуждаемые расспросами Торлейва, охотно рассказывали о здешних обычаях.
– А княжеские дочери тоже приходят? – спросил Торлейв, жалея в душе, что упустил удобный случай получше познакомиться со здешними невестами.
– И княжеские, и воеводские. Когда воеводша Ведома в девках была, я с нею на посиделках видалась, – рассказывала Неугодовна, бывшая на несколько лет старше Ведомы. – Помнишь, Вертлянка?
Хозяйка и ее ятровь стали вспоминать былое, опять заговорили о Кощее и старой госпоже Рагноре, которая и вызволила своих двух внучек из Подземья, сама уже будучи его законной, то есть мертвой, насельницей. Торлейв, хоть и знал о тех делах, внимал с любопытством – ему радостно было слышать имя Прияны, пусть она и была в то время восьмилетней девочкой.
– А ты, Торлав, в Киеве обручен? Невесту имеешь ли? – осмелев, стали расспрашивать гостя женщины.
– Пока что нет. Отпустили меня матушка и княгиня по свету белому погулять, посмотреть, нет ли где мне красной девицы, – по-славянски отвечал Торлейв, поскольку в доме говорили на этом языке.
Сюда он прибыл за невестой не для себя, но эта причина странствий для неженатого парня в глазах женщин была наиболее уважительной.
– Да уж у нас ли невест нет? – всплеснула руками Вертлянка. – И воеводская дочь, другая Рагнора, и самого князя дочь – обе они в самой поре, по две зимы поневу носят, только сватайся. У нас отроки-то на них поглядывают, да только…