"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
– Да, но не родной, а через его отца и его мать…
– Чью мать?
– Ну, не знаю, пусть он сам расскажет. Ох, Орча, он такой красивый… – почти простонала Остромира.
– Не называй меня Орчей! При чужих людях так скажешь, я тебя пну!
– Ладно, ладно! Что ты такая вредная, Ор… Рагнора!
Пятнадцать лет назад киевский князь Ингвар военной силой захватил Свинческ, и с тех пор смолянские кривичи и русы оказались в подчинении у Киева. Станибор, получивший престол из рук Ингвара, платил дань сначала ему, а потом его сыну Святославу. Старинное гнездо днепровской руси, многочисленное и богатое, владевшее волоками при переходе с северных славянских рек на южные, покорилось другому такому же гнезду, более молодому. В ходе той войны и ее ближайших последствий Свинческ погорел и пострадал от грабежей, но за пятнадцать лет пожарища были застроены, и теперь весь длинный холм над Днепром занимали дворы, отдельные избы и
Обоз из Киева, как обычно бывало, пришел к самому началу зимы. Кроме самих смолян, с ним прибыли люди из Хольмгарда и Пскова, вернувшиеся из Царьграда. Им предстояло прожить в Свинческе не менее месяца, а то и больше, пока Днепр замерзнет или хотя бы установится санный путь по суше. Осталось пара дней до полнолуния, с которого начнется праздник, у варягов и русов именуемый Зимние Ночи, а у славян – Осенние Деды. Время перехода с лета на зиму – начало холодов, снегопадов, суровой и темной поры. Чтобы пережить ее, требуется теплое пристанище, запасы пищи и покровительство как богов, так и мертвой части рода. В эти дни владыки приносят богам и предкам благодарственные жертвы, в домах накрывают столы для умерших, приглашают их угощаться паром от горячей каши и блинов, только что снятых с огня. У князя Станибора тоже готовился пир, и он был рад, что торговые гости успели вернуться, пока еще можно плыть по Днепру на лодьях, не увязая в снеговой каше. Привезли дорогие товары – для подарков родне и старейшинам, греческое вино в обмен на русский мед, а еще доставили из теплой Полянской земли хлеб – рожь и пшеницу. В земле смолян уже заметно холоднее, урожаи хуже, и бывали годы, когда только торговля с Киевом спасала Свинческ от голодного мора. Теперь же и княгиня Прибыслава, и воеводша Ведома, мать Рагноры, улыбались, довольные, что им до весны хватит муки для пирогов и хлеба.
Гридница, где ныне принимал гостей князь Станибор, была выстроена лет двести назад первыми варяжскими воеводами, осевшими в верховьях Днепра. Рассказывали, однако, что и за века до них здесь жили какие-то люди северного языка, и даже показывали место в двух верстах от Свинческа, где якобы стояла усадьба их конунга, владевшего всей округой. Но прямых потомков тех людей не осталось, и никто не знал имен прежних властителей. Однако днепровские русы считали себя первыми на всем протяжении между южными и северными морями; здешние их владения были на несколько веков древнее и Хольмгарда, и Киева. Здешние русы, даже не будучи сами королевских родов, считали выскочками и потомков Харальда Боезуба, осевших на Волхове, и тем более Хельги Хитрого. Неудивительно, что даже кузнецы-русы, живущие на берегу Днепра под стенами Свинческа, полагали, что брак Сверкеровой младшей дочери с внучатым племянником Хельги Хитрого именно Святославу сделал честь.
Тем не менее, со времен Хельги Хитрого киевские русы добились многого, обрели силу и влияние, так что даже смолянские русы были вынуждены перед ними склониться. При мысли о встрече со знатным человеком из Киева, близким родичем его владык, Рагнора чувствовала и досаду, и волнение, и любопытство, Перед тем как войти в гридницу, пригладила волосы под вышитым очельем, поправила куний кожух на плечах, огладила темно-русую косу, перекинутую с плеча на грудь. Все при ней; сознание своего совершенства делало ее уверенность такой искренней.
Князь Станибор – худощавый мужчина лет тридцати пяти, в чьей внешности сохранилось что-то волчье даже через пятнадцать лет благополучной жизни – сидел на престоле, на небольшом возвышении; вторая часть сидения, предназначенная для княгини, сейчас была пуста. Рагнора вошла; походка ее была неспешна и величава, взгляд выражал гордость и невозмутимость, в то время как больше всего ей хотелось скорее оглядеть людей в почетной части, возле Станибора, и найти киевского гостя.
А когда нашла, глаза у Рагноры чуть не выскочили на лоб. Князь внимательно слушал одного из гостей, а тот, мужчина лет сорока с чем-то, мог бы своим видом поразить не только юную деву. Смуглое лицо с несколькими старыми,
– Да какой же это жених? – в изумлении шепнула Рагнора. – Остря, ты точно рехнулась. Ему в невесты годится только великанша о девяти головах! Такая же старая и страшная, как он сам.
– Ор… Рагнора, это ты глаза протри! Не туда смотришь! Давай с той стороны пройдем, он его загораживает.
Они прошли немного с другой стороны палаты, где сидели свои, свинческие старейшины, собравшиеся послушать путников.
– Вон тот! – с каким-то даже благоговением выдохнула Остромира над ухом.
Наконец-то Рагнора поняла, кого ей показывают. И даже испугалась – будто шла по ровной дороге и вдруг ухнула в яму.
От своих знатных предков Рагнора унаследовала немалую смелость, и окажись этот смуглый одноглазый гость киевским женихом, она бы только посмеялась. Но теперь она увидела того, кто привел Остромиру в такое волнение. Сбоку от одноглазого – еще ближе к князю – сидел высокий парень лет двадцати или чуть больше. Четырнадцатилетним девушкам он казался взрослым мужчиной в расцвете сил, но еще не старым, а именно таким, чье внимание, пусть даже это будет мимолетный взгляд, поднимает младших в собственных глазах. И он был так красив, что Рагнора содрогнулась и уцепилась за край стола. Длинные светлые волосы с двумя тонкими косами, уходящими от лба и скрепленными на затылке, чтобы не лезли в глаза. Продолговатое лицо с широким прямоугольным лбом от высоких скул заметно сужалось к тонкому подбородку, который придавал изящества правильным чертам, не вредя уверенному и мужественному выражению. Золотистая щетина подчеркивала цвет ярких губ, брови были темнее волос. Одеждой он сразу выделялся даже в княжеской гриднице: сверху кожух на светлом щипаном бобре – знак принадлежности к княжескому роду, крытый красной шерстью с шелковыми полосками по краям, под ним кафтан, тоже красный, тоже с шелком, с серебряным позументом, какой делают в Свеаланде. На груди толстая плетеная цепь из серебра и на ней узорный «молот Тора». Вид у гостя был усталый после долгой дороги, глубоко посаженные глаза немного припухли.
Живя на перекрестке важных торговых путей, Рагнора привыкла видеть каждое лето и каждую зиму незнакомых людей, нередко состоятельных и прославленных, но еще не было среди них такого, чей вид ударил в сердце, будто молния. Рагнора отвела глаза, стараясь собраться с духом, подавить невольное восхищение, принесшее непривычную ей неуверенность. Его красота показалась ей опасной, хотя она не смогла бы сразу сказать, в чем эта опасность состоит.
Тут их заметили.
– Остромира! – воскликнул Станибор. – Рагнора! Что вы там прячетесь? Идите, девушки, поздоровайтесь с нашим гостем. Это Торлейв, сын Хельги Красного, сводного брата Эльги киевской. Он здесь уже был, когда Прияна уезжала обратно, вы его не помните?
Князь позвал их обеих. Уже вторую зиму эти две девушки считались взрослыми, показывались гостям на пирах и даже подносили рог тому, кого князь укажет. Остромира, привыкшая уступать Рагноре, подтолкнула ее, побуждая идти первой, но та в кои веки вспомнила, что княжеская дочь – не она, и не двинулась с места, вынуждая Остромиру откликнуться на зов.
– Да идем же, что мы как две клуши! – страдая, прошипела Рагнора. – Не цепляйся за меня!
Вдвоем они приблизились к престолу; теперь уже все в гриднице смотрели на них. По рядам отцовских гридей, старейшин и приезжих пробежал многозначительный ропот, и смысл его Рагнора отлично понимала. О таких встречах говорят сказания: как знатный молодой мужчина приезжает в чужую землю к властителю, у которого имеется прекрасная дочь… И опять на месте этой дочери Рагнора видела себя, забыв про подругу.
– Княгиня на поварне пропадает, я вот гостей одними разговорами угощаю, все жду, пока найдется, кто им рог поднесет! – с усмешкой сказал Станибор. – Хавгрим! – Он нашел глазами чашника и хотел приказать подать рог, но передумал. – Нет, стой. Как по-твоему, – он взглянул на молодого гостя и подмигнул, – которая из них моя дочь? Угадаешь?
– Угадаю! – Гость улыбнулся без малейшего смущения и двинул бровью: дескать, безделица.
Из вежливости он встал и выпрямился; и впрямь высок, хотя не чрезмерно, даже под кожухом видно, что плечи широки, а ремень с золоченой пряжкой затянут, показывая тонкий в поясе стан. Рагнора стояла, опустив глаза, изо всех сил стараясь придать себе скромный вид. Остромира рядом с ней даже покраснела от волнения. Сам Ярила, вздумай он спуститься с холодных небес обогреться у людского очага, не мог бы быть красивее.