Князь мира

Клычков Сергей Антонович

*****

О, эти барские с высокими потолками покои!

Такая после смерти барина всегда в них затаенная тишина, нарушаемая только по праздникам приходским попом с немногочисленным причтом да раза два или три на дню причитаньями бедной девки, души Аленушки, с малых лет переносящей безропотно барынины лещи и потыкушки и, несмотря на это, каким-то чудом сохранившей девическую пригожесть и миловидность…

…Полы, крашенные в каменную краску такого странного цвета, что ни на охру, ни на кармин она не походит,

а больше смахивает на застывшую где-нибудь в облупившемся уголку, лежащую на полу корочками и сохлыми пленками кровь, сами раскатываются на ее глянце неверные ноги, и глаза, отражаясь в них не хуже, чем в зеркале, остановятся вдруг навыкате, как у оборотня…

…Трясутся коленки от пересиленной дрожи, мутится в голове от быстроногих зайчиков, рассыпанных солнцем в зеркальные стекла высоких, как в церкви, окон, на окнах шелковые и карусетовые занавеси по бокам, повязанные тяжелыми канительными поясами, а посередке нежный, убранный узорами тюль, похожий на чуть заметную паутину, в которой невидимо для простого глаза, с неискушенностью озирающего все это роскошество после убогости нищеты, невидимо для глаза привесился где-нибудь на осьми лапах вниз желтым брюхом большенный паук…

…Парадные залы с тяжелой мебелью по стенам и простенкам до самого полу в чехлах из беленых холстов, которые у мужиков берегутся долгие годы только на саван, - кто тут, и в самом деле, сидит, утонувши в кресле по долгим зимним ночам, грея ноги в бархатных туфлях возле изразцовых каминов, с которых смотрят невинными глазами голые псиши, не скрывая стыда, и будто плюются, надувши скулы, заморские амуры, на мужицкий глаз, не знающий цены таким безделушкам, привыкший в своем дому только к солонице и плошке, похожие больше на не доношенных до срока младенцев, и место им только на погосте в темном углу?..

Уж и в самом деле, не прохаживается ли тут и после смерти со своей длинной трубкой в зубах непобедимый майор в полной парадной форме, в которой он, незадолго до смерти, совсем лишившись порядка, спал не раздеваясь, ожидая с часа на час, с минуты на минуту белого царя к себе с посещением по случаю представленья за геройство майора к награде, - то-то, наверно, блестит майор золотым эполетом, с которого свисают по краям золотые кисточки и шевелятся при каждом его шаге, как длинные червотонки могилы…

Да, видно, и впрямь отсоветовал ехать царю первый министр, и уж сидит теперь на майоре мундир не в обтяжку, как в некое время, колесом обкатывая вату, набитую в грудь, а висит как на палке, и только все та же без перемены на лысинке чудная ермолка, в которой еще при жизни своей майор походил не на героя Бородинской битвы, а на шута горохового, почему, должно быть, при встречах с ним и прыскали смешливые сенные девушки, за углом хватаясь за животы…

*****

Но не знаем, не знаем мы хорошо, что чувствовал своей до жестокости устрашенной душой Никита Мироныч, когда с постельной девкой душой Аленушкой добирались они по большому рысаковскому дому в осподскую приемную, где девка кивком указала

ему на порог, а сама упорхнула за зеленую штору, как все та же немудрая птица-синица, вильнувши оторком русой косы и скрывшись тут же за дверью…

Долго стоял Никита Мироныч, подогнувши коленки, как после пашни умученный конь!

Провалиться бы ему, Недотяпе дураку мужику, сквозь дна без покрышки, у него вся голова святостью, как сарай сеном, забита, а тут из-за этой святости в глазах чернеет, оглянуться страшно, ложатся из окон к сапогам тени от рам, как кресты в луну на кладбище, должно быть, пока караводился с этой глупой синицей, солнце стукнулось о землю и во всех могилах повернулись на другой бок мертвецы…

Эна-ка из углов ползет чернота, словно пашня!

Взглянешь туда… и в ногах задеет жила за жилу…

…А вдруг… вдруг… вдруг?..

…В такой как раз час вдруг выйдет майор из боковой двери, которая идет к нему, на половину?..

…Подберется бесшумно и ради одной глупой забавы опять, как в старину при живности своей, разорвет над самым ухом бумажную хлопушку, словно при страхе и в самом деле из пушки выпалит, и закричит потом с диким смехом:

–  Па…али! Ппа…ли, сукиные де…ети…и!

*****

И, не к разу вспомнивши и эту повадку покойного барина, Никита Мироныч еще крепче прижал к сердцу Недотяпины деньги и в тягостном ожидании снова зашептал молитву, но осекся на середине и зачастил Лукерьины причитанья:

–  …Пошли ему, осподи, легкое на том свете лежание, ублажание ото всех, уважание, чтобы гвоздей в пятку не заколачивали, легонько с бочку на бочок поворачивали, сохрани и ухоронь его, царица небесная, от бури и ветра, от боли и недуга, чтобы снежки, дождички его не мочили, червоточки его не точили… чтобы…

…Тут звякнула запорной цепочкой за шторами дверь, и Никита Мироныч в непересиленном страхе и с частой дрожью в ногах ботнулся на порог, словно с разбегу, что было очень к месту и разу: перед ним стоял не покойный майор в золотых эполетах с золотыми червоточками, в чудной своей ермолке, а в шелковом капоте небесного цвета, душистом, как ягодный куст, живая барыня Рысачиха…

СВЯТОЙ ЧЕРТ

Известное дело, что волчью ягоду, такую красивую с виду, не едят даже волки!

На что, кажется, глупа птица-тетеря, а и та, когда своих цыплят по кустам учит кормиться, набредши на эту ягоду, издает предостерегающий крик и ради большей понятности на первый раз валится под куст и задирает лапки, свесивши в сторону как бы безжизненную головку: дескать, неразумыши, не верьте красивой ягоде, ее посеяла смерть!

Так уж все сотворено и не нами заведено, и кто это может исправить, мир - не сапоги, его не перетянешь на другую колодку!

А зло подчас щеголяет в такой пышной, роскошной украсе, вызывая восторги и рабское умиление глупой хитрости, добро же плетется в рубище, в лохмотах, и никто ему не уступит дороги, а наоборот - посмеется и только подставит подножку!