Князь Путивльский. Том 1
Шрифт:
— Выстрел! — крикнул я и нажал на спусковую пластину арбалета.
Целил монгольскому командиру в переносицу, но попал ниже, между носом и верхней губой. Кто-то еще выстрелил по нему, намериваясь поразить в неприкрытый щитом правый бок, но болт срикошетил. Хватило и моего. Жеребец проскакал, замедляя ход, еще метров двадцать, пока седок не свалился на землю рядом с ямой ловушкой, в которую угодил вместе с конем другой монгол. Я успел впустить еще четыре болта, не подпуская врага к кибитке, служившей воротами, которую ставили на место в заграждении мои дружинники и пара новгород-северцев. Три болта нашли свою цель, а одни полетел в степь. Несколько монголов успели втиснуться между кибитками, но их стащили
На правом берегу реки Калки, где еще пару часов назад было несколько тысяч человек, теперь лежали трупы и бродили, всхрапывая от запаха крови, оседланные лошади. Кроме нас, только на холме за телегами и врытыми в землю, заостренными колами, остались киевские дружинники. Их обстреливал большой, тысячи три, отряд монгольских лучников, не давая высунуться. На западе и севере стояли тучи пыли. Там погоня еще продолжалась.
— Будиша, выдели людей, пусть осторожно соберут болты, доспехи и лошадей, — приказал я сотнику пикинеров. — Раненых коней тоже возьмите, съедим.
Он не сразу понял приказ. То есть, понять-то понял, но до него не доходило, как можно думать о трофеях, когда решается вопрос жизни и смерти? Но приказ есть приказ. Будиша выделил три десятка шустрых парней, которые опять выдвинули из заграждения кибитку и вышли из лагеря. Они быстро выдергивали болты из убитых и раненых, добивая последних, стягивали доспехи, снимали оружие и ловили лошадей, на которых отвозили собранное в лагерь. Монголы, видимо, не ожидали такой дерзости, поэтому среагировали не сразу. Мои люди успели завести в лагерь с полсотни лошадей, нагруженных трофеями, когда к нам поскакала сотня лучников. Кибитка была возвращена в загородь, за которой монгольские стрелы нам были не очень страшны. Даже если они пробивали войлок передней стенки кибитки, задняя оказывалась для них непреодолимым препятствием. Пара стрел попала в чересчур любопытных, после чего остальные дружинники перестали высовываться без дела из-за укрытий.
Доспехи монгольского командира были сделаны из толстой кожи. Наверное, буйволиной. Ее обработали, скорее всего, распарили, придав нужную форму, сшили толстыми, прочными нитками и проклеили в придачу, а потом покрыли лаком. Состоял он из передней и задней частей, рукавов и оплечий, которые стягивались кожаными шнурами. Оплечья были трехслойными: между двумя слоями кожи лежали тонкие, выгнутые, стальные пластины. Шлем имел металлический каркас, на который натянули кожу. Сзади свисал широкий и длинный назатыльник. Я примерил доспехи. И панцирь, и шлем хорошо сидели на мне и были легче металлических, хотя, уверен, не сильно уступают в прочности. Лук у монгольского командира тоже был примечательный, покрытый в средней части черным лаком. Сделан из дерева, рога и сухожилий, но смотрится, как одно целое. От него исходила грозная сила. Лук был туже наших и даже длинных валлийских. Я с трудом натянул его. Он мне напомнил гуннские луки, только был чуть длиннее. Если выберемся отсюда, обязательно освою его. Я уже жалел, что не научился стрелять из лука в Англии. Копья у монголов были разной длины, от двух метров до трех с половиной. У многих ниже острия находился крюк для сдергивания противника с лошади. Некоторые пользовались степными пиками.
— Раздай луки нашим и новгородцам, — приказал я Мончуку. — Скоро нам каждый лучник потребуется.
— С ранеными разберусь и раздам, — пообещал сотник.
— Большие потери? — спросил я.
— Восемь убитых и десятка два раненых, — ответил сотник. — Это и наших, и новгородцев.
— Выкопайте на берегу реки между деревьями братскую могилу и сложите в нее убитых, но только присыпьте
На лице моего заместителя было написано, что сейчас не та ситуация, когда надо думать об обеде. Возражать он не стал. Я уже приучил своих дружинников, что приказы командира выполняются без обсуждений. В моем княжестве склонность к проведению веча была искоренена вместе с боярами.
Ко мне подошел Пров Нездинич и произнес со смесью удивления и горечи:
— А ведь побежали, как ты говорил! Кто бы мог подумать?! Такое большое войско собрали — и на тебе!
— Войско сильно не количеством, а выучкой и единым командованием. У нас было слишком много командиров и всякого сброда, поэтому имеем то, что имеем, — сказал я. — Вместе с племянником расставь своих людей возле кибиток, чтобы при следующем нападении знали свое место.
— Против такой силищи мы долго не продержимся, — произнес Пров.
— Если хочешь сдаться, иди, я никого не держу, — предложил ему.
— Нет, что ты! — замахал он испуганно рукой, словно обвиненный в трусости. — Что так, что так погибать. Уж лучше в бою.
— Если будем крепко стоять, может, и не погибнем, — сказал я. — Татарам после такой славной победы тоже не захочется умирать, а брать нас измором, терять время, вряд ли захотят.
— Дай-то бог! — пожелал Пров Нездинич, трижды перекрестившись.
Я почему-то вспомнил икону в шатре Мстислава Святославича. Успел он ее забрать? Шатер его стоял. Там уже хозяйничали монголы. Золотой оклад они заберут, а икону с покровителем князя выбросят, а то и на дрова пустят.
30
С вечера в монгольском лагере, разбитом вокруг холма, на котором засел Мстислав Романович Киевский со своей дружиной, началась пирушка. Монголы захватили много меда и вина, которые предназначались, в том числе, и для празднования победы над ними. Празднование состоялось, только повод поменялся на противоположный. Я слушал радостные крики и думал, что можно было бы ударить по монголам с двух сторон и перебить их. Только вот князь Киевский вряд ли рискнет. Поэтому и войдет в историю обманутым мучеником. Ему и другим князьям пообещают, что не прольют ни капли их крови, что отпустят за выкуп. Монголы положат сдавшихся русичей на землю, накроют досками и сядут на них пировать. Как обещали, монголы не прольют ни капли крови, но убьют доверившихся, потому что на нарушителей закона он не распространяется.
Я сдаваться не собирался. Наоборот, хотел заставить монголов уважать меня. Для чего и приказал своим парням поздно ночью, когда в монгольском лагере затихли песни и крики:
— Доставайте ножи и разберитесь с отрядом, который нас сторожит. Дальше не ходите. Соберите их доспехи и оружие, особенно луки и стрелы, и возвращайтесь. Возьмите одного живым.
Нападения с нашей стороны не ждали, Посчитали, что такой малочисленный отряд даже носа не высунет за заграждение. Пару сотен лучников оставили скорее напрягать нас, чем следить за нами. Мои люди бесшумно растворились в темноте. Дело они знали, опыт имели. Я не услышал ни звука в той стороне, где расположились присматривающие за нами монголы.
— Куда они пошли? — шепотом спросил Пров Нездинич.
— За добычей, — ответил я громко. — Мы ведь сюда за ней пришли. Или я ошибаюсь?
— Шли-то за ней, — согласился он, — а получилось совсем наоборот.
Что-то мне подсказывало, что Пров Нездинич будет далеким предком премьер-министра Черномырдина. Разницу между замыслом и исполнением он улавливал также тонко.
— У меня пока всё получается, как и предполагал, — возразил ему. — Не так много захватим, как я привык, но и не с пустыми руками вернемся.