Князь Путивльский. Том 1
Шрифт:
Мне ни оружие, ни доспехи убитых по большому счету были не нужны. Я потребовал их, чтобы дать понять, что собираюсь уйти отсюда живым и свободным. Причем не столько монголам, сколько своим дружинникам. В их глазах не было надежды, только отчаянная удаль — погибать, так с музыкой! Я развернул коня и отъехал от кибиток, давая понять, что переговоры закончились.
Бродник вернулся примерно через полчаса. Новых условий сдачи не привез, что обозначало, что по-хорошему нас отпускать не собираются. Зато на грабеж убитых согласились. Они ведь не сомневались, то все вернется к ним, а мы всего лишь выполним за них грязную работу. Пообещали, что нападать не будут. Бродник за них поклялся и поцеловал крест.
Я
К вечеру стали возвращаться отряды, преследовавшие убегающих русичей и половцев. Они вели захваченных коней, нагруженных доспехами, оружием и одеждой. Привели и сотни три пленных, раздетых до рубах и босых. Я думал, пленных будет больше. Рядом с шатром Мстислава Святославича установили на деревянном помосте, изготовленным пленными, свой, который был метров десять длиной и шесть-семь шириной. Возле помоста вкопали шест высотой метров пять с перекладиной вверху, с которой свисали волчьих хвосты. Видимо, там будет ставка главнокомандующего. Возле этого шатра разожгли несколько костров, на которых запекали на вертелах быков и баранов. Праздник продолжается. Но на этот раз возле моего лагеря выставили усиленные дозоры. Только со стороны реки позабыли. Можно было переправиться на противоположный берег, пройти вдоль нее, а потом опять переправиться на наш берег и вырезать тех, кто напируется. Я решил не искушать судьбу. Зарежем какую-нибудь важную птицу, тогда нас точно живыми не выпустят.
31
Утром приехал на переговоры тот же самый бродник. Мне показалось, что теперь у него косят оба глаза. Наверное, заготовил нам крупную подляну. На этот раз подъехал ближе. Может, перестал бояться, потому что мы сдержали слово, не помешали забрать трупы, может, разведать хотел наши укрепления. За предыдущий день дружинники насыпали валы из земли в тех местах, где монголам едва не удалось прорваться внутрь лагеря.
— Если сдадитесь, мы не прольем ни капли вашей крови, отпустим за выкуп, — сообщил бродник. — Мне поручено целовать крест на этом.
— Субэдэй вернулся? — первым делом спросил я.
— Вернулся, — ответил бродник, сбитый с толку моим вопросом. — Это он меня послал.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Плоскиня, — ответил он.
— Кто я такой, ты, наверное, знаешь, — сказал я.
— А как же, наслышан! — произнес он насмешливо. — Говорят, ты мастер спящих баранов резать.
— Ты еще не все слышал, — сообщил ему. — Наверное, тебе не сказали, что я умнее голозадых бродников и не только их. Я знаю много способов, как убить человека, не пролив его крови. У твоих хозяев смерть без пролития крови считается почетной. Обычно они ломают позвоночник. Мне такой почет ни к чему, я — человек скромный.
— Не будут вас убивать, вот те крест! — произнес он, перекрестившись. — Побудете в плену, пока выкуп не придет.
Меня предупредили, что бродники, как и жители Великого Новгорода, по три раза на день крест целуют.
— Передашь Субэдэю, что я предпочитаю умереть в седле, чем жить на коленях, — отрезал я. — И еще скажи ему, что я послов не убивал, наоборот, спас одного.
— Передам, — пообещал Плоскиня и поехал к большому шатру.
Вернулся
— Субэдэй зовет тебя на переговоры, — сообщил Плоскиня и заверил меня: — Едь, не бойся, они переговорщиков не убивают, им религия не позволяет.
— Это я и без тебя знаю, — сказал ему и махнул дружинникам, чтобы выдвинули кибитку и дали мне выехать. Мончуку приказал: — Не расслабляйтесь, будьте готовы ко всему. Если не вернусь, ночью уходите налегке по реке вниз, а потом неситесь что есть духу к Днепру. Может, кто и спасется.
— Без тебя мы не уйдем, — произнес, как клятву, мой заместитель.
Я поехал без оружия и доспехов. Правда, под второй рубахой была кольчуга, а на поясе висел кинжал, но это не боевое снаряжение. На мне было синее сюрко с белой «розой ветров». Вряд ли спасенный посол запомнил меня. Для него все русичи на одно лицо. Зато сюрко должен был запомнить. Пятеро монголов скакали впереди меня, вторая пятерка и бродник — сзади. Мы ехали мимо всадников, готовых отразить любую попытку окруженных русичей прорваться; мимо пленных, которые выполняли всякие работы; между кострами, возле которых воины готовили еду. Все прекращали заниматься своими делами и молча провожали нас взглядами. Во взглядах врагов я не чувствовал злобу. Смотрели, скорее, с интересом.
Возле шатра я слез с коня и вручил повод одному из двух десятков воинов, которые охраняли шатер. Он повел моего иноходца к недавно изготовленной коновязи, где были привязаны еще два жеребца, один темно-гнедой, а второй вороной с белыми передними бабками. На помост вела лестница из трех ступенек. Шатер был из войлока. Вход закрывала плотная ткань, когда-то, наверное, темно-красная, а сейчас выгоревшая, посветлевшая, цвета разведенной в воде крови. В шатре стоял полумрак, поэтому мне потребовалось время, чтобы зрение адаптировалось к нему, и кисловатый неприятный запах, к которому пришлось привыкать моему носу. Помост был выстелен коврами. Человек двадцать мужчин разного возраста, но все старше тридцати, сидели на пятках полуэллипсом, ели из серебряных тарелок и пили из серебряных кубков. Еду и напитки им подавали две молодые женщины, судя по одежде и прическам, аланки. Верхнюю часть полуэллипса составляли истинные монголы, кроме сидевшего в центре, у которого было безбородое скуластое лицо, тяжелый, властный взгляд, широкий рот и выпирающий подбородок. Было ему под пятьдесят. Плотного сложения, с длинными сильными руками. Кисти широкие, как у человека, привыкшего к тяжелому ручному труду. Видимо, это и есть Субэдэй. Сидевший справа от него, невысокий и худой мужчина лет на пять моложе, имевший короткую темно-русую бородку и лукавые бледно-голубые глаза, скорее всего, Джэбэ. У истинных монголов светлые волосы были до плеч, у неистинных, кроме Субэдэя, черные волосы были длиннее и заплетены в косу. Один из черноволосых еле заметно кивнул головой Субэдэю, отвечая на немой вопрос. Он был похож на спасенного мною посла. Наверное, это он и есть. Я не запомнил его лицо, только спокойное выражение на нем при встрече со смертью.
Я поздоровался с ними на том языке, который позже станет называться монгольским. Если бы достал из-под сюрко припрятанную саблю и начал рубить их, удивились бы меньше. Все перестали есть и пить и вразнобой ответили мне.
— Ты знаешь наш язык? — спросил Субэдэй.
— Немного, — ответил я и, перейдя на тюркский, упредил следующий вопрос: — Купец, торговавший с вами, научил.
— Садись, — предложил монгольский полководец на место в левой оконечности полуэллипса.